«Писатель – дикий зверь, запертый в клетке наедине с собой. Он выглядывает – или не выглядывает наружу – в зависимости от того, находится ли у него на это время».
То есть писатель, и не только по ее мнению, почти всегда, живет в неком им же выдуманном, иллюзорном мире, хотя и очень похожем на мир реальный. Правда, не на тот, какой он есть. А на тот, каким он должен быть. И, лишившись этого своего мира, он непомерно страдает. Поскольку именно об этом, о преобразовании мира, и думает постоянно настоящий литератор. Не имея ни выходных, ни отпусков – в обычном понимании этих слов, как отдыха от работы. Ибо он работает всегда фактически круглосуточно (иногда даже во сне), прокручивая в голове те или иные детали будущего рассказа, оттачивая и шлифуя мысленно отдельные фразы, запоминая всевозможные детали, черты людей, их поступки, необычные или обычные явления природы. Как бы говоря себе: «Это надо обязательно запомнить. Это может мне пригодиться…»
Не удержусь и еще раз приведу довольно обширную цитату Франсуазы Саган из книги «Не отрекаюсь», вышедшей совсем недавно, в 2018 году, увы, уже после смерти самой Саган. В книге этой собраны все ее интервью, данные ею при жизни различным изданиям. В одном из них она как раз и затрагивает ту же тему, которой я коснулся лишь вскользь. Тему иллюзорности, фантастичности писательского мира. Вот что она говорит по этому поводу:
«В поисках утраченного времени» моя любимая книга (Я об этой книге Марселя Пруста, кстати, могу сказать то же самое. Как, впрочем, и некоторых романах самой Франсуазы Саган. Таких, например, как уже упомянутая мною книга «Здравствуй, грусть» и роман «Немного солнца в холодной воде». В последней книге особенно чувствуется, что от свободы романа, всеохватности его и самому автору становится порою как-то страшновато. –
И «старина Хэм», с его энергией и темпераментом, конечно же, не был человеком уравновешенным. Как, скажем, и наш великий писатель Михаил Александрович Шолохов, не раз говоривший о том, что, когда он писал роман «Тихий Дон», его рука не раз сжималась в кулак до такой степени, что костяшки на нем становились белыми. А сжималась она до хруста в костях от горя и горечи, от безысходности. От осознания бессмысленности любой гражданской войны, когда разведенные опытными кукловодами – так называемыми революционерами, граждане одной страны воюют друг с другом. Брат убивает брата, отец – сына, сын – отца и так далее, и так далее. И нет в такой войне, и не может быть победителей. Или, как писал Хемингуэй: «Победитель не получает ничего…»
Но вернемся все же к нашей теме – праздника, который всегда с тобой.
Беря за основу, прежде всего, то, что такой праздник может подарить тебе любимое занятие. И когда оно по каким-то причинам исчезает, в душе образуется вакуум, безмерная, сосущая душу, словно леденец, пустота, порождающая, в свою очередь, безмерную тоску…
Недаром же Хемингуэй говорил о себе: «День, в который я не пишу, я сам себе отвратителен». А писал он обычно часов с шести утра до часу дня. Примерно по 10 страниц.
А если пишешь и чувствуешь, что это не то?
А Хемингуэй всегда очень точно мог почувствовать подобное. Недаром же концовку своего романа «Прощай, оружие!» он переписывал 39 (!) раз. И когда кто-то из коллег спросил его, что в этом процессе было самое трудное, он отвечал: «Самое сложное было подобрать нужные слова». Или, как говорил английский поэт Китс о любом художественном произведении, что: «В нем должны быть единственно верные слова, расставленные в единственно верном порядке». А сколько разных комбинаций этих слов? Неисчислимое множество. И что может быть хуже для творческого человека, как не найти эту единственно верную комбинацию, единственно правильную ноту, чувствуя изъяны в тексте?..
От такого состояния обычно и возникают бессилие и усталость. А еще приходит ощущение, будто сквозной ветер выхолаживает твою душу, свистит в ней. И нет ей покоя и удовлетворения от проделанного никчемного труда. Потому что нет гармонии не только в твоем тексте, но и между тобой и окружающим тебя миром.
Только ветер. Бесприютный ветер повсюду и внутри тебя…
И ничего ты уже не можешь предложить читателю, чего бы он сам о себе не знал.
А потчевать его кисельком, к тому же жиденьким, каковыми нередко бывают произведения многих авторов, пишущих скорее по инерции, не от души, совсем не хочется.