Былины Окоротья

– Но я-то ведь как раз не уберёг! – резко, с горечью воскликнул Всеволод. – Видно Сварог крест на мне поставил! – Мужчина стоял, понурившись, сжимая и разжимая кулаки, не зная, куда деть руки. В итоге, отерев ладони о штаны, окольничий смущённо произнёс: – Пора мне. В казармы зайти нужно, десятникам приказания раздать. Завтра в поход идём на Зареченские топи.

Смиляна, поджав губы, отвернулась. Не глядела на него. Лишь когда за воеводой скрипнув, закрылась дверь, старушка тихо прошептала.

– Сам ты Сева, на себе крест поставил. Остолбень.

6. Морокунья

Остаток дня Всеволод провёл в казармах и на стрельбище. Дел у него оказалось невпроворот. Нужно было предупредить подчинённых о грядущем переходе, оставить распоряжения, которые надлежало выполнить в его отсутствие, устроить смотр амуниции и отдать указания огнищному13 о выдаче в дорогу провианта. Занятый приготовлениями к походу, Всеволод не заметил, как истаял день.

Несмотря на всеобщую надежду, дождь так и не пошёл, и вечер, пылающий заревом заката, сделал то, что в своё время сталось лишь под силу нашествию ордынцев. Он опустошил улицы Марь-города подчистую. Люди в ожидании прохлады выходили из домов и окунались в тягучий обжигающий кисель – ужасно спёртый, разогретый воздух, в котором не летали даже насекомые. Не выдержав подобной пытки, горожане спешили снова укрыться в кущах. В зависимости от сословия марьгородцы искали спасения от зноя в тёмных избах, клетях, завалинках и дорогих палатах – везде, где было пусть хоть на маленькую толику, хоть на каплю, но прохладней. И всё-таки, несмотря на царившее в городе пекло, вечер был мучительно красив.

Отблески прощальных лучей солнца разлились по небу охрово-багряными лиманами. Отразившись ярким перламутром от взбитых куполов облачных чертогов, они утопили тёмную их сторону в ультрамариновых тенях, сделав облака похожими на загадочные острова, дрейфующие в безбрежности небесного залива. Казалось, весь мир замер, опустел и вплавился в гигантский кусок янтаря, чтобы застыть в молчаливой пучине вечности. Безлюдный и немой.

Взмокший как речная выдра Всеволод устало держал путь домой. Казармы располагались далеко, на краю посада, однако воевода, пожалев Ярку, отправился туда пешком И вот теперь, бредя по пыльным, душным улицам он расплачивался за своё сердобольство. Ноги в сапогах гудели, меж лопаток образовался настоящий водопад, а пить хотелось так, словно окольничий был брошенным соплеменниками дервишем в пустыне.

Вскоре Всеволод вышел на знакомое пересечение улиц. Ему уже доводилось бывать на этом пятаке, на который со всех сторон наползали кривобокие дома. Мастерские канатчиков и бондарей соседствовали с рыбацкими хибарами. И если цеховики предпочитали строить свои обиталища подальше от реки, то ветхие избы кочетников14

ютились прямо на косе, намытой течением Ижены. Точь-в-точь грибы-головёшки, растущие из песка.

Прямо посреди перекрёстка возвышался вестовой камень.

Пирамидальный валун, скорее даже обломок скалы, слишком большой, чтобы его можно было сдвинуть с места, торчал, как огромное гранитное яйцо. Не в силах совладать с ним, местные каменотёсы приспособили его под городские нужды. И теперь на гладко обточенной грани камня виднелись пометки, указывающие на основные достопримечательности Марь-города. Здесь даже была надпись, посвящённая городской тюрьме. Выбитые в рудовом граните строки возвещали: «Отсель, в четверть версты к заходу солнца, умещена яма для хмыстеней15, татей, душегубцев и непрошеных гостей». Аккурат под текстом, скрестив пегие лапы, лежал дворовый пёс. Почуяв Всеволода, он принялся вяло тявкать, но видя, что это не возымело должного эффекта, замолчал и снова уронил голову на лапы. Судя по всему, барбос справедливо решил, что в такую жару ожидать от него чего-то большего – просто преступление. Всеволод с ним полностью согласился. Отерев со лба испарину, стряхнул с ладони солёные капли, которые, упав в дорожную пыль, разве что не зашипели. Опёршись спиной о горячий камень и согнув в колене ногу, воевода стянул с неё сапог. Потряс его, вытряхивая попавший камешек и перемотав портянку, принялся натягивать обувку. Его блохастый сосед, тяжело дыша и вывалив язык, смотрел на это действо скучающим, ленивым взглядом.

Надев сапог и для верности притопнув, Всеволод облизал пересохшие губы и попытался сглотнуть. Комок густой слюны проследовал по горлу, ворочаясь, словно беспокойный ёж. Муки жажды становились нестерпимы.

– Думаю спрашивать, «будет ли у тебя чего попить» не стоит? – ради шутки обратился воевода к псу и ошарашенно замер, получив в ответ:

– Отчего ж не будет, вода не добродетель, пока что всем хватает.

Потрясённый Всеволод не сразу понял, что голос доносится с другой стороны камня. Осторожно заглянув за его ребристую, изъеденную рыжим лишайником поверхность, он увидел молодую девушку.