Быстрее молнии. Моя автобиография

Мне нравилось в Quad, потому что это было то место в Кингстоне, где всегда было чем заняться. На танцполе я двигался как хотел, рвал на себе рубашку, и меня поднимали вверх на руках. Случались даже танцевальные баталии. Люди танцевали хип-хоп, танец «Рок 90-х» и танец под названием Nuh Linga, где сходились лучшие танцоры, чтобы выявить самый зажигательный стиль. Но танец, который мне нравился больше всего, назывался Whining (нытье) – набор движений парня и девушки, танцующих очень близко друг к другу. Поверьте, это было действительно захватывающе.

Видите ли, на Ямайке мы не танцевали, как европейцы, мы танцевали действительно близко друг к другу. Мы буквально терлись друг об друга. Это происходило так: парень выхватывал девушку из толпы и начинал кружиться с ней под музыку. В жарком клубе все потели, но когда парень танцевал с девушкой, которая ему нравилась, это было чертовски прекрасное зрелище.

Однако это была лишь часть истории, потому что когда в марте начинался карнавал, у меня просто сносило крышу. Это время для меня было и остается до сих пор достаточно странным, каким-то нелепым. Вечеринки были безумными, и танец Whining был повсюду. Но карнавал отличался от обычных клубных вечеринок необычайно яркими цветами. Во время танцев люди подбрасывали вверх разноцветную краску, пока весь клуб не окрашивался в яркие цвета. В первый раз, когда я увидел это в Кингстоне, я не мог поверить своим глазам. Люди развлекались на полную катушку. Кружились друг с другом, пили, танцевали, мазали друг друга краской. Везде царила очень сексуальная атмосфера.

Как же, черт возьми, я мог сосредоточиться на беговой дорожке, если вокруг творилось подобное?

* * *

Я не напивался – одного-двух бокалов «Гиннеса» было достаточно, а напиваться допьяна было не для меня. Когда дело доходило до тренировок, я чувствовал себя уставшим. Отчасти потому, что я проводил слишком много времени в Quad, обычно до самого закрытия, отчасти – потому что со мной работал новый тренер по имени Фитц Колеман, главный тренер Центра высокой эффективности Кингстона.

У тренера Колемана была безупречная репутация. Это был уважаемый мастер, подготовивший ямайскую олимпийскую беговую сборную. Серьезными его достижениями в легкой атлетике считали Ричарда Бакнора, который участвовал в Олимпийских играх в 1992 году в барьерном беге на 110 метров, и Грегори Хофтона – бронзового медалиста Олимпийских игр 1996 года в эстафете 4х400 метров. С приближением Олимпийских игр 2004 года стало ясно, что этот тренер – оптимальный для меня. Но когда мы начали работать в октябре 2003 года в Центре высокой эффективности, мое тело пришло в ужас. Я никогда раньше не знал о подобной тренировочной программе, и так как мой рабочий режим в Вильяме Ниббе был не очень напряженным, мне было очень тяжело справляться теперь. У меня не хватало сил, чтобы справляться с жесткими легкоатлетическими нагрузками.

Тренировки профессиональных атлетов начинались с тяжелых подготовительных упражнений, и так как мы готовились к началу сезона 2004 года, я сделал вывод, что жизнь спринтера очень сложна. В средней школе я легко справлялся с тренировками. Я мог схалтурить или пропустить ряд упражнений, но все равно выигрывал забеги, потому что работал мой великий природный талант. По большей части я пробегал четыре-пять кругов по 300 метров за тренировку. Здесь я понял, что в жизни профессионального атлета нет места для лени.

План занятий был выстроен на целый сезон, и было решено, что я сделаю основной акцент на 200 метрах, потому что это самая сильная моя дисциплина. Но тренировочная программа показалась мне еще труднее, чем для дистанции в 400 метров, и тренер Колеман заставлял меня бегать по 700, 600 и 500 метров постоянно. Длинные пробежки были болезненны, и казалось, мое тело умирает. Болели мышцы, особенно спины, подколенные сухожилия готовы были порваться, я стал ненавидеть вставать по утрам, потому что мне тут же нужно было заниматься. Я был в постоянном напряжении, и все было неправильным.

Тогда я начинал жаловаться.

– Я не могу справиться с этой тренировкой, тренер, – ныл я. – Это немыслимо, я не привык к такому режиму.

Но тренер продолжал давить. Он был серьезным человеком, спокойным и рассудительным, но требовал уважения к своему делу. У Колемана был властный характер, он никогда не кричал и даже не повышал голос на атлетов, но никому не позволял перечить себе и рассуждать. Отработанная на предыдущих спортсменах программа должна была подействовать и на меня, считал тренер. В приступе отчаяния я предлагал ему пообщаться с кем-нибудь из моих предыдущих тренеров из Вильяма Нибба, чтобы они подсказали, с чем я справляюсь лучше.

Бесполезно. Тренер Колеман верил в свою систему, и никакие жалобы с моей стороны не могли изменить его решения.