Быть драконом

На часах было уже половина двенадцатого, солнце подползало к зениту, чувствовалось, что день вновь будет жарким. В такие дни хорошо на берегу речки лежать в тени раскидистого кедра, а не носиться по пыльным улицам в поисках невесть чего.

Но если надо, то надо.

Запрыгнув в машину, я сразу запустил кондиционер. Этого показалось мало и, помня о вчерашнем нестерпимом пекле, я врубил ещё и одну из самых «холодных» песен Цоя. Ту, что называется «Город». Приятно слушать про лютый февраль знойным августом.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.

Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.

Проезжая перекрёсток за перекрёстком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное — возможность исполнить своё предназначение.

А ещё я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Городе за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что — увы, увы, увы — не дракон. Честно говоря, очень жаль — был бы драконом, пел бы до сих пор.

Дом N56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущёвкой». В подъезде всё было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А ещё была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру N42 доносились готические навороты.

Звонка я не обнаружил, поэтому постучал. Сначала вежливо, потом настойчивей, а когда не помогло, двинул несколько раз ногой. Любитель тяжёлого рока по имени Алексей по фамилии Белобородов даже и после этого подойти не соизволил. Зато открылась дверь напротив. В щель просунула свои бигуди разбитная тётка с сигаретой в углу рта.

— Чего, козёл, гремишь? — быстро переместив сигарету в другой угол, спросила она.

— Добрый день, сударыня, — учтивым голосом произнёс я. — Будьте так любезны, подскажите, не здесь ли проживает Алексей Вадимович Белобородов?

Она поначалу опешила от такого подлого к себе обращения, но быстро пришла в себя.

— Лёха-то? Тута. Где ж ему ещё, козлу-то вонючему. А на кой тебе?

— Повестку ему принёс из военкомата. На двухнедельные сборы вызывают.

— Ты, что ли, военкомовский? — не поверила она.

— Да, нет, меня тоже хотят забрить, — поделился я доверительным полушёпотом и, перейдя на полный шёпот, признался: — Но обещали — у пятерых подписи возьму, освободят от повинности.

— Хитрозадый, значит, — понимающе кивнула тётка. — Тогда ладно, тогда колоти. Дома он. Видела, как со смены припёрся. Дрыхнет, поди. Он всегда так — придёт, накатит и как мёртвый. Колоти, не бзди. Колоти, колоти. Пусть забирают. Достал уже своей фрицовской хренотенью.

Сказала, вернула сигарету на прежнее место и хлопнула дверью. С силой. Аж штукатурка посыпалась.

Тем временем музыка в квартире N42 стихла, и я, воодушевленный этим обстоятельством, стал вновь набиваться в гости.

Минут пять стучал, но никто мне так и не открыл. Разозлившись, я вытащил из заветного кармашка Ключ От Всех Замков и — врёшь, не уйдёшь! — осторожно вскрыл квартиру. Прислушался — не идёт ли кто по подъезду? Никого не было. Я потянул дверь на себя и, шикнув на предательски заскрипевшие петли, быстро вошёл внутрь.

Белобородов Алексей Вадимович находился дома. Тут тётка не ошиблась. Ошиблась она в другом: он не спал как мёртвый, он и был мёртвым.

3

Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мёртвой (вот уж точно мёртвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал гранёный стакан. Видимо, конец наступил мгновенно — как сидел паренёк на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесён столь точный и мощный удар, валялся рядом.

В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось — на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершенно именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счёты с жизнью, врезав себя по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.