Быть русским

– Понятно, обычная советская история. Сейчас вы всё мне расскажете, а пока смотрите, если интересно. Это Боровиковский, «Портрет Бестужевой». Серов, «Портрет Николая Второго», «Автопортрет» Бориса Григорьева, – она медленно вела меня по комнатам-залам и взглядом показывала на картины. – Вот Брюллов. Александр Ивaнов. Левицкий. Репин. Кстати, вся мебель тоже русская, куплена у парижского антиквара Александра Попова.

Галина Павловна никуда не спешила, за чашкой кофе с шоколадными тартилетками слушала мои рассказы о воспрянувшем русском православии, о желании вернуть верующим поруганные святыни. Наверное, она скучала по родине и устроила у себя в Париже музей русской старины.

– А что сейчас в России происходит, расскажите!

– Боюсь, приближается что-то ужасное. Премьер-министр Павлов грозит голодом. Всё, что делает Горбачёв, ведёт к гражданской войне. Может, я ошибаюсь, но многие так чувствуют.

– Остаётся только на Бога надеяться, – она сокрушённо вздохнула.

Обращение Вишневская медленно прочла, подписала и попросила немного подождать.

– Муж должен вернуться с минуты на минуту.

Она оставила меня за чайным столиком у окна, в квартирной тишине. Сквозь тюлевые занавески с гербами золотился вечерний свет. Исчез Париж, глянула в душу истерзанная, весь век гонимая Россия. Я попал в дом, где с любовью собраны сокровища её полуразрушенной, рассеянной по миру культуры. Вишневская триумфально ушла со сцены в начале 1980-х годов. Свой голос и музыку мужа превратила в живопись, в тончайший фарфор, блеск серебра и хрусталя.

– Вот, возьмите! Пригодится в ваших хлопотах, – она протянула тысячу франков, мягко тронула мою руку, глаза ласково вспыхнули: – Не смущайтесь. Я всё понимаю.

Через несколько минут у входной двери раздался шум.

– Это Слава! Пойдёмте!

Ростропович увидел нас, без улыбки кивнул, снял шляпу и внезапно водрузил её на фигурку бронзовой танцовщицы на столике посреди прихожей. Голубые глаза за очками под вспотевшей лысиной озорно сверкнули:

– Да-да, помню. Вы за подписью! – он быстро пожал мне руку, вынул авторучку, слегка поводил ею над страницей, словно смычком, и плавно, музыкально поставил подпись. – Ну, вот! Всего доброго!

К двери меня проводила Галина Павловна, я почти с трепетом коснулся губами её пальцев:

– Спасибо огромное! Вам обоим!

Передо мной приоткрылась и закрылась дверь в квартиру-музей, в небольшой храм великой культуры.

Следующий день я начал с телефонного звонка Оливье Мессиану. Его домашний номер мне сообщили в «Русской мысли». Ответила жена Мишель. На мои объяснения и просьбу к её мужу подписать письмо ассоциации «Resurrection» попросила подождать:

– Минутку, я у него спрошу.

Довольно скоро в трубке послышался старческий голос:

– Спасибо, мсьё, с удовольствием подпишу. Я очень ценю русскую религиозную культуру. Вы можете оставить письмо в церкви святой Троицы у настоятеля. Или дождитесь встречи. В одно из ближайших воскресений я надеюсь прийти на позднюю мессу. Вам помогут меня найти.

Мне осталось лишь поблагодарить и повесить трубку. Я знал, что Мессиан долгое время был органистом в этой церкви и что ему уже за восемьдесят. Потратить несколько воскресений на возможную встречу или оставить письмо в церкви на неопределённое время? Несколько дней я раздумывал, затем неодолимой силой нахлынуло множество событий. В памяти остался лишь телефонный разговор с великим композитором.

Ближе к полудню я добрался до издательства «ИМКА-Пресс». Никита Струве, кажется, меня узнал, сильно грассируя, спросил:

– Не могу вспомнить. Мы где-то виделись… в России?

Суховато кивнул, когда я напомнил про статью об «иконосфере» и назвал свою фамилию:

– Да, конечно… Ваша статья отдана в печать и выйдет в ближайшем номере, – он тут же упредил мой вопрос. – Не могу сказать, когда. Вы надолго в Париже?

Я коротко объяснил цель моего появления, упомянул Иловайскую, Ростроповича, Вишневскую и осторожно вынул из портфеля листок с обращением. Струве взял его и, не глядя, предложил:

– Давайте спустимся в издательство.

Подвал под магазином напоминал книжный склад. Посреди полок с сотнями переплётов и маленьких книжных вавилонов, виднелся большой стол с бумагами. Струве неторопливо уселся, предложил мне стул напротив и углубился в чтение.

– Согласен с текстом. Но зачем вам моя подпись? Вы уже собрали несколько знаменитостей, моё имя ничего не добавит.

– Как? – воскликнул я и понял, что Струве придётся уговаривать. – В России вы самый известный русский эмигрант!

Мой собеседник не ответил. Поблескивала золотая оправа очков, серебрилась короткая профессорская бородка. Я почувствовал себя студентом на экзамене и твёрдо продолжил:

– Ваше имя в глазах советских властей много что значит. Настало время перемен, они ищут повода, реакции Запада, чтобы изменить отношение к Русской церкви.