О каких бы литературных явлениях Поповский ни писал — о стихотворном пересказе Библии, на который автор потратил десять лет жизни, или об американских эссе Вайля и Гениса, о прозе Довлатова и Войновича или о повести Владимира Соловьева, — он всех пытается втиснуть в прокрустово ложе убогого морализирования, которое, убежден, к культуре и религии никакого отношения не имеет. Похоже, Марк Поповский видит иммигрантскую аудиторию детским садом — вот и объясняет неслухам и несмышленышам, что такое хорошо и что такое плохо.
Образ именно такого человека — ханжи, тартюфа, Фомы Фомича Опискина, вселенского учителя — и пытался создать Сергей Довлатов. Недаром Поповский себя в этом персонаже узнал, обиделся и до сих пор не может простить писателя, хоть тот и написал ему перед смертью письмо в жанре
И не приписывайте больше своих тайных чувств другим — прием недостойный!
Владимир Соловьев
В защиту Владимира Соловьева
Я знаю, в глазах Господа я не такой уж страшный грешник, каким меня некоторые считают. И еще я думаю, что всякая нечистая сила и даже сам дьявол не такие уж грешники в глазах Господа, как вам наговорят те, кто знает о Божьих делах больше Него самого. Что вы скажете?
Заранее предупрежу, что ни в какую полемику вступать не собираюсь — не с кем! Дискуссия, начавшись с Сергея Довлатова, тут же переметнулась на Владимира Соловьева, стоило мне замолвить словечко за Сережу. Несколько материалов в «Новом русском слове» с отборной бранью в мой адрес опускаю — не опускаться же мне до такого уровня! Хотя, конечно, когда узнаёшь от одной из неистовых, что моя повесть «Призрак, кусающий себе локти» есть ни больше ни меньше, как подлость, хочется, в ответ на такое жанровое «открытие», назвать это истеричное выступление «статьей-глупостью». Увы, остальные на том же уровне: при полном отсутствии аргументов, зато сколько пены на губах! Что, к примеру, требовать с человека, который не способен на нескольких страницах увязать концы с концами: вначале представляется как «внимательный читатель его (то есть Владимира Соловьева) статей и прозы», а в конце заявляет, что «отворачивается от Соловьева и его писаний». Либо рассказывает, что в библиотечном экземпляре моего «Романа с эпиграфами» («Три еврея») кто-то вырвал страницы, «пресекая таким образом их распространение». Я уж не говорю о том, что стыдно «квалифицированному читателю», как именует себя данная авторша, рекламировать столь варварское обращение с книгой, но этот пример свидетельствует о прямо противоположном — общеизвестно, что читатели вырывают из книг именно те страницы, которые им больше всего нравятся. Записываю этот пример в свой актив и готов читателю, который так поступил из книголюбия и по бедности, выслать бесплатно целехонький экземпляр «Трех евреев».
Не поленился и зашел в ближайшую библиотеку в Форест-Хиллсе и на тамошнем экземпляре «Трех евреев» обнаружил штампов о выдаче больше, чем на детективах Агаты Кристи. Отношу это не только к достоинствам «Трех евреев», но отчасти и к обратному воздействию на читателей ругани по поводу моего романа — это и есть то самое «негативное паблисити», о котором мечтает чуть ли не каждый американский автор. Не по той же ли причине заказы, которые я получаю в последнее время на «Трех евреев», хотя рекламу дал на наши с Леной Клепиковой кремлевские исследования? В таком случае, мне ничего не остается, как поблагодарить редакцию «Нового русского слова» за регулярную публикацию инсинуаций в мой адрес.