Бытие и сущность

Итак, онтология Сигера остается вполне аристотелевской. Бытие отождествляется с субстанцией, прочным ядром которой служит форма. Вот почему проблема первопричины, или первоначала бытия ставится у Сигера, как и у Аристотеля, исключительно в плане субстанции. Порой хочется спросить: правда ли, что в аверроистских учениях Бог в самом деле является причиной сущих, составляющих универсум? На вопрос, поставленный таким образом, следует ответить утвердительно. Для Аристотеля, Аверроэса и их последователей мир не только приводится в движение неподвижным Перводвигателем; в некотором смысле он поистине порождается им. Бог Аристотеля — не просто причина движения мира, но и его бытия[831]

. На этом решительно настаивает и сам св. Фома. Однако остережемся делать отсюда тот вывод, что Бог Аристотеля и Аверроэса порождает существование. Аристотелевский и аверроистский Бог не может быть причиной другого бытия, кроме известного Аристотелю: бытия субстанции, в силу которого вещь есть то, что она есть. Это св. Фома тоже прекрасно понимал; именно поэтому вопрос о том, вечен мир или нет, не казался ему кардинально важным. Действительно, главное не в этом. Вечно или не вечно порождается сущее Перводвигателем, не имеет большого значения для проблемы изначального происхождения мира. Истинная проблема заключается в том, чтобы узнать: создает ли Бог (вечно или не вечно) только субстанции, или же действие божественной причины простирается на само существование этих субстанций? Аристотель и его последователи отвечают на этот вопрос без тени сомнения. По их убеждению, Перводвигатель вызывает в формах желание и тем самым побуждает их непрестанно порождать в материи новые субстанции. Тем и ограничивается его причинность. Все интерпретаторы Аристотеля и Аверроэса, точно так же отождествляя бытие и субстанцию, заключили отсюда и заключают поныне, что Бог Аристотеля — творец. Действительно, что значит творить, если не быть причиной бытия? Ход доказательства таков: бытие — это субстанция; Бог Аристотеля является причиной субстанции; значит, он является причиной сущего; следовательно, он творец. Но дело обстоит совершенно иначе с точки зрения тех, для кого бытие не исчерпывается субстанциальностью. Если существование, экзистенция, есть акт, конституирующий реальную субстанцию, то первопричина субстанций может рассматриваться в качестве творящей причины лишь при одном условии: если ее действенность распространяется также (а в некотором смысле даже в первую очередь) на тот первичный акт, в силу которого существует субстанция. Именно здесь проблема вечности мира вновь обретает значимость. Ибо в понятии творения важно не то, что мир существовал не всегда, а то, что он мог

существовать не всегда. Именно этой «возможности» не быть недостает миру Аристотеля и его истинных последователей для того, чтобы мог быть поставлен вопрос о его первоначале.

Для постановки этой проблемы нужно, чтобы существование было чем-то отличным от простой актуализации сущности как таковой. Esse,

говорил Сигер Брабантский, significai essentiam per modum actus maximi

(существование обозначает сущность по модусу высшей актуальности). В этом всё дело. Достаточно ли до предела актуализовать сущность как таковую, чтобы она под внутренним давлением собственного совершенства как бы разрядилась существованием? Если да, то понятие субстанции будет тождественно понятию бытия, а значит, достаточно для того, чтобы полностью обосновать онтологию. Но тогда придется отказаться от попытки поставить проблему самого существования субстанций. Для того, чтобы такая проблема могла быть поставлена, необходимо мыслить существование в качестве акта, в корне отличного от актуальности сущности. Иначе говоря, собственной максимальной актуальности сущности должно быть недостаточно для того, чтобы существование как бы вспыхнуло в ней. Нужно мыслить сущность как находящуюся «в потенции» относительно акта существования. Если мы поймем отношение сущности и существования таким образом, то перейдем из аристотелевской онтологии субстанции в область онтологии существования в собственном смысле. Быть может, такой переход есть величайшее усилие первой философии. Именно его попытался осуществить в XIII в. св. Фома Аквинский.

Глава III Сущее и существование

Размышления св. Фомы Аквинского о природе сущего связаны с аристотелевским определением метафизики как «науки о сущем как таковом вообще»[832]. Поэтому начать нужно с этой формулировки, которую можно понять в двух разных смыслах.