Бывшая Ленина

Звонила Саша. Долго что-то говорила, спрашивала, даже кричала, потом заревела и сказала, что ей от них ничего не надо. «Мне тоже», сказала Лена, послушала гудки и закрыла глаза.

Звонили спамеры. Лена, не отвечая, нажимала отбой и роняла телефон рядом с подушкой.

Однажды собралась если не ответить, то хотя бы выслушать живой человеческий голос, но увидела фотку на экране, уронила телефон уже, кажется, на пол и долго выплакивала из головы портрет, на котором она, Даня и Саша на берегу в обнимку. А он не выплакивался и не тускнел.

Потом никто не звонил. Наверное, потому что телефон разрядился.

И Лена, наверное, разрядилась. Даже в туалет не хотелось – не с чего. Ничего не хотелось, ничего не отвлекало. В том числе легкая тяжесть в висках, за глазами и выше носа – не боль, а застрявшее глубже обычного мышечное утомление типа того, какое бывает, когда слишком долго смеешься или рыдаешь. Больше не придется ни смеяться, ни рыдать.

Наступил покой. Синевато-серый, немножко душный, но удобный и бесконечный. В нем можно было не лежать, не сидеть, не плакать и не мучиться, что важно – не ждать, – очень долго. Может, даже вечно. Пока все само не пройдет. Не может не пройти.

И все прошло, почти. Осталось только ощущение того, что все зря. Все было зря, и сейчас все это зря, и иначе не будет. Ощущение чуть отдавало спокойной горечью. Горечь потихоньку усиливалась, сводя горло и скрючивая тело. Если сейчас все зря, зачем продолжать-то? Зачем долго плыть по течению лицом вниз, если даже мимо сидящего на берегу врага не проплывешь? И что нам в этих врагах, друзьях, мужьях и детях?

Даже если согласиться с тем, что просто-таки вся-вся жизнь прошла зря, – а это неправда, – то впереди этой жизни еще столько же. Если книга, которая нравилась, к середине оказалась совершенно дурацкой, можно ее выкинуть, чтобы больше не расстраиваться. Но можно и продолжить чтение – хотя бы для того, чтобы с мстительным любопытством узнать, как выкрутится автор.

Тот факт, что автором являешься ты сама, любопытство только обостряет.

Потом, никто же не гарантировал, что книга состоит из одного романа. Может, их там два или несколько – и вот ровно на середине книги один трагически или глупо кончился, и начался другой, захватывающий, позитивный, классный – какой уж получится у автора.

Лена открыла глаза и некоторое время рассматривала потолок, ровный и неинтересный, одно слово – натяжной, не то что в квартире на Ленина, где трещины каждый вечер складывались в новую картину. Каждый вечер. Всю жизнь. Новую. Как бывший совхоз, а ныне свалка. При чем тут она?

Лена резко села, пересидела шум в голове, встала, перестояла уводы в стороны и в пол, подошла к окну и чуть отвела штору. В окне ничего не было. В голове тоже. И в холодильнике.

Надо было как-то жить. Наверное. Зачем-то.

Раньше помогала собраться мысль о Саше, но сейчас даже эта мысль была чужой. Как Светкин свитер, который Лена очень хотела, надела два раза на дискотеку, привыкла к нему – а Светка отобрала. Он Светке и не шел, да и Лене не шел, если подумать, – но Лена относилась к нему как к своему, выстирала как надо и как Светка не умела, рукав зашила – а он чужой.

Лена сходила в душ, вымылась, как тетя Лена говорила, в две воды, вернее в два мыла, а голову даже в три шампуня, пока скальп не перестал зудеть, извела оба полотенца, в паре мест ссадила кожу, понюхала и с отвращением упихала в корзину к полотенцам халат, в котором провела почти полторы недели, порылась в комоде и извлекла из дальнего угла хлопковый спортивный костюм, в который давно перестала влезать. Теперь с трудом, но влезла.

Лена отдернула штору и пару секунд разглядывала оконный отсвет на экране уснувшего рядом с кроватью телефона. Жало зарядки лежало тут же, рядом с ножкой тумбочки. Лена убрала телефон в тумбочку и принялась сдирать постельное белье.

Через пятнадцать минут стиральная машина, квохча, пережевывала первую партию из кургана, похоронившего корзину так, что краешка не торчало, а Лена почувствовала острый голод. В холодильнике лежал мерзлый батон, который не шел в горло: сколько Лена ни жевала, кусок так и оставался пластилиновым комком, липнущим к нёбу, будто колобок, в интересах выживания проворно эволюционировавший в осьминога. Больше не было ничего: масленка с неприятно желтым налетом, пара гнилых огурцов и невесть откуда взявшаяся упаковка свечей от геморроя – хотя Лена выкинула лекарства из холодильника еще пару лет назад, устыдившись, что слишком похожа на бабушку из нечаянно пойманной шутки на ютьюбе.