Бывшая Ленина

– Мам, а чего там папа придумал? – одновременно спросила Саша, не услышав встречной реплики.

Лена застыла, соображая. Слов все равно не было.

– Я ему, главное, звоню раз, звоню другой. Он мне: перезвоню-перезвоню, а не перезванивает, или перезвонит, начинает говорить, а потом: ой, прости, перезвоню – отбой. И так все время. А сегодня в телике показывают то, что в депутаты пошел. Правда, что ли?

Лена метнулась глазами в Наташку, которая, как и Карина, не интересовалась ничем, кроме таблиц на экране, и с трудом произнесла:

– Саш, я не знаю.

– Ну как не знаешь, он тебе не говорил, что ли?

Лена пожала плечами, а вслух сказала:

– Нет.

– Он тебе не гово… Мам, он правда ушел, да?

Лена опять покосилась на Наташку и на Карину. Саша заплакала, и Лене стало не до Наташки и не до чего. Она принялась весело и настойчиво, как привыкла, успокаивать и урезонивать Сашу, и та не сразу, но поддалась, хоть и повторяла гундосо «Зачем, ну зачем?» и «Вы же обещали!», а вместе с дочерью успокаивалась и урезонивалась Лена, опять же, как привыкла: усыпляешь дочь – сползаешь в нирвану сама, закон жизни. Нормально все, говорила Лена, подумаешь, придумал что-то, зато оба живы-здоровы, для тебя-то совершенно ничего не меняется, хотя, понимаешь, Саша, может и измениться, – если хочешь, конечно. Я вот думаю поближе к тебе перебраться, квартиру купим, может, даже не на двоих, а большую, чтобы на всех, а? Если хочешь, говорю. Хочешь?

Лена замерла, улыбаясь. Улыбка тут же стала неудобной и глупой, потому что Саша сказала:

– Мам, а я, наоборот, вернуться хотела. Вернее, как: не очень хотела, но есть мысль, да и уговаривают.

– Зач-чем? – спросила Лена с мосфильмовским надрывом, сама его устыдилась на мгновение и тут же отмахнулась от лишних рефлексий. – Не надо сюда, ты что! В противогазе всю жизнь?! Я уж на что вросла вроде, и то не могу больше!

– Да я же говорю, на самом деле нет, но будет же лучше когда-то.

– Не будет, Саш.

– А… А зачем папа тогда это вот начал? Выборы, все это – надолго же это, получается, да?

Не знаю, хотела сказать Лена, дурак потому что, хотела сказать она, а мне плевать, очень хотела сказать, – но просто промолчала. А Саша продолжала:

– И он же не от балды, да? Его же уговорили, да, конкретное что-то сказали? Получается, есть смысл жить и возвращаться, я вот про это.

– Нет смысла, – отрезала Лена.

– А, – сказала Саша. – А квартиру, ну бывшую Ленина…

– Продать, – сказала Лена так же решительно и спохватилась: – Вернее, я думала так – или ее продать, или нашу. На Ленина же твоя, и там отец теперь – ты знаешь, да? Вот. Вам и решать. Наверное, правильней нашу продать, и денег побольше выручим, там-то у вас квартиры сильно дороже, нужно по максимуму собирать, сколько возможно. Я тебя как раз хотела…

– Понятно, – сказала Саша тем самым тоном, после которого диалог утрачивал смысл минимум на полчаса.

Что тебе понятно, чуть не спросила Лена, но это была уже гарантированная свара, которую здесь и сейчас никто не мог себе позволить, Лена уж точно. Она, стараясь не срываться в сухость, заверила:

– Саша, без твоего согласия никто ничего продавать и покупать не будет. Как ты хочешь, так и сделаем.

– Я убедилась уже, – сказал Саша. – Ладно, мам, меня зовут тут. Пока!

– Счастливо, Саш, – сказала Лена.

Она посмотрела на экран, чтобы понять, услышала ли ее дочь, спохватилась, что так и не спросила, хотя дважды собиралась, кто же уговаривает Сашу переехать – не Митрофанов же явно. Хочется, по крайней мере, надеяться на то, что человек в здравом уме не будет звать несовершеннолетнюю – хорошо, совершеннолетнюю, но очень юную – дочь жить вместе с ним и с примерно такой же юной любовницей – ладно, не такой юной, но сильно младше Лены – в маленькой квартире посреди гниющей горы, царем которой Митрофанов решил стать.

С ума все посходили, вот что. Да ну вас всех. Не хотите – не надо. Сама как-нибудь. Что-нибудь.

Лена вздохнула, подняла глаза от погасшего экрана, встретила взгляд Наташки и растерянно пояснила:

– Вот и переехала.

Глава восьмая

Сперва Лена прислушивалась к своему состоянию, потом потихонечку пыталась оглядеться, затем просто считала в такт тихому сопению.

Состояние было странным: тихая неуютность, будто долго ковыляла, терпя боль в вывихнутой лодыжке, а теперь остановилась. Боль, которая раскидывалась проволочными щупальцами до груди, стекла к пятке тяжелым глицериновым слоем и почти не чувствовалась – но не позволяла забыть: я тут, в боеготовности, жду следующего шага. Лодыжки были целы, как и все остальное, чуть ныли губы, грудь и низ живота, но какая ж это боль – просто отвык рабочий инструментарий от бурного использования. Боль не ощущалась, а была неизвестно где, но точно в Лене, где-то под расслабленностью и шумом крови, которую всколыхнуло вино и взрыв наслаждения. Вот и лежи, подумала она сердито. Тебе же хорошо было? Радуйся теперь.