Бывшие люди

30 августа 1918 года был убит Моисей Урицкий, начальник петроградской ЧК. В тот же день три выстрела произвели в Ленина, и две пули едва его не убили. 1 сентября «Красная газета» писала: «Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! <…> За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина <…> пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг, – больше крови». «Контрреволюция, эта злобная бешеная собака, должна быть уничтожена раз и навсегда», – писала «Правда». Декрет, принятый Совнаркомом 5 сентября, официально объявил о начале красного террора.

За неделю, последовавшую за покушением Каплан, петроградская ЧК расстреляла пятьсот двенадцать заложников; в Кронштадте солдаты за одну ночь убили четыреста заложников. Вскоре убийства распространились и на провинцию. Личная вина и степень ответственности жертв не имели значения; жертвы выбирались по классовой принадлежности и профессии. Для большевиков, веривших в тезис Маркса об исторической неизбежности гибели буржуазии, уничтожение господствующего класса было простым актом эвтаназии. «В том, что пролетариат добивает господствующий класс, нет ничего безнравственного, – утверждал Троцкий, – это его право».

23 ноября в Наугольный дом заявился заместитель председателя ВЧК Я. Х. Петерс со своими людьми. Когда на рассвете следующего дня чекисты увели шестерых обитателей шереметевского дома, многие думали, что не увидят их никогда. Семья попыталась вызволить их из застенков. Графиня Екатерина отправилась к председателю Московского совета Л. Б. Каменеву, который любезно принял ее, однако заверил, что не имеет к этому делу никакого отношения.

3 декабря Павел писал отцу из Бутырской тюрьмы:

Милый Папа,

Как твое здоровье? Мы здесь живем не так плохо, как можно было думать. Помещение не холодное и довольно чистое. Встаем рано, в 6 час. утра, ложимся в 10. К этому новому порядку скоро привыкли, тем более, что часы стали также иные: обед в 11, ужин в 4. Живем дружно. Читаем в уголку вслух Евангелия. Окна выходят на тюремный двор, посреди которого стоит белая церковь (нрзб 1 слово. – Д. С.) архитектурой очень красивой с изображением Спаса Нерукотворного над входом. <…> Еда здесь много лучше, чем на Лубянке, где мы провели первые два дня. Дают два раза в день бачок с супом вовсе не плохим; иногда это рыбный, иногда мясной с капустой, картофелем, горохом или чечевицей. Едим, сидя в кружок, деревянными ложками. Хлеба дают довольно. Конечно, без передач из дому на одном казенном было бы голодно, но почти все получают из домов. Впрочем, есть иные несчастные, что несколько месяцев ни разу ничего не имели от своих. <…> Кончаю, больше нет места. Целую крепко. Прошу твоего благословения.

Твой сын,Павел

Через две недели граф Сергей скончался. «Я умираю с глубокой верой в Россию. Она возродится», – сказал он домочадцам, собравшимся у его постели. Граф хотел быть похороненным рядом с матерью в семейном склепе в Новоспасском монастыре, однако большевики выгнали монахов и закрыли монастырь, так что его похоронили на близлежащем кладбище; в 1930-е годы кладбище сравняли с землей, чтобы построить на его месте многоквартирные дома.

Павла освободили первым. Остальных, за исключением Алика Сабурова и Александра Гудовича, выпустили до конца года. «Это была тяжелая зима», – вспоминала Елена Шереметева.