Бывший вундеркинд. Детство и юность

Многие наши друзья жили в горах. Наш сосед профессор Хайслоп был эксцентричным и интересным человеком, известным благодаря своим исследованиям в психиатрии. В его коттедже мы провели много интересных часов перед горящим камином; в этом доме, который первоначально строился под курятник, мы слушали его жуткие байки о вурдалаках и привидениях, о мистических шумах и медиумах. Его дом принадлежал мистеру Хоугу из Филадельфии, третье поколение семьи которого все еще живет в этом районе. Сыновья Хоуга, молодой Хайслоп и я состояли в неформальной бейсбольной команде, членами которой были также сын профессора Дагальда Джексона из Массачусетского технологического института, два сына бывшего президента Гроувера Кливленда и один или оба мальчика Финли из Нью-Йорка. Я не помню имен других игроков. Мы обычно практиковались на не очень горизонтальном поле около дома Финли, и тренировка, как правило, означала для меня прогулку длиной в пять миль туда и обратно. Мы сыграли не больше двух игр, обе из которых бесславно проиграли. Я был запасным игроком в команде. Полагаю, ничто не может более точно выразить мой истинный статус в качестве спортсмена.

XI

ЛИШЕННЫЙ НАСЛЕДСТВА

Корнелл, 1910-1911

Я получил стипендию для обучения в Корнелле. Отец должен был сопровождать меня в Итаку, и в конце лета нам пришлось решать, как добираться туда. Это было в те дни, когда междугородние трамваи еще не вытеснили автобусы и экипажи. Наш выбор пал на романтическое путешествие на трамвае в центральный Нью-Йорк и Итаку. Там мы навестили профессора Тилли и составили план на предстоящий учебный год. Было решено, что я смогу свободно посещать дом Тилли и делиться с профессором Тилли и его женой всеми своими юношескими заботами и проблемами.

Отец и профессор Тилли на протяжении всего вечера предавались воспоминаниям о днях, прошедших в университете Миссури, и многом другом. В ходе этой беспорядочной беседы Тилли сказал отцу, что он припоминает ссылку, сделанную много лет назад на философа старых времен, принадлежащего нашей семье, Маймонида. Отец согласился, что до него также дошли эти слухи, вероятно, не являвшиеся подлинными, поскольку неизвестно, что было в тех бумагах, которые были потеряны моим дедушкой, что до известной степени наша семья действительно берет свое начало от Маймонида.

До того момента я не слышал ни о традиции, ни о самом Маймониде. Конечно же, я тот час обратился к энциклопедии. Я обнаружил, что Маймонид или Равви Моисей бен Маймон, известный как Рамбам согласно общепринятому использованию инициалов среди евреев, родом из Кордовы, постоянно проживавший в Каире, был врачом визиря султана Саладина. Я узнал, что он был главой еврейского общества в Египте и великим поклонником Аристотеля, и что его наиболее известная книга называлась Moreh Nebukim или «Руководство для тех, кто в смятении» («Guide of the Perplexed»).

Разумеется, я был заинтересован в том, чтобы в семье оказался такой важный человек, кем можно было бы гордиться, но намек на то, что это была всего лишь легенда, вызвал во мне глубокое потрясение. Впервые я узнал, что я еврей, по крайней мере, по линии отца. Вы можете спросить меня, каким образом такой умный мальчик, каким был я, имел сомнения по этому вопросу, когда моя бабушка Винер всегда, насколько я помню, получала газеты, напечатанные на иврите, и мне это было известно. Я могу лишь ответить то, что мир сложен, и все его переплетения не слишком понятны подростку, и кроме того, мне казалось, что вполне возможно, что в Восточной Европе были люди, не принадлежавшие к еврейскому народу, но знакомые с еврейской письменностью. Более того, моя кузина Ольга как-то однажды сказала мне, что мы евреи; но моя мать в то время, когда у меня еще не возникали вопросы по поводу мира взрослых, опровергала это.

В то время принадлежность к еврейской национальности таила в себе большие неудобства, чем сейчас, и определенно существовали основания для того, чтобы позволить ребенку вырасти до определенного возраста без осознания этого социального клейма принадлежности к нежелательной национальной группе. Я не утверждаю категорично, что это был правильный путь; я просто говорю, что это была защитная мера, которая могла быть продиктована — и на самом деле была продиктована — желанием защитить детей. Нравственная ответственность за такую линию поведения велика. Делалось это из благородных побуждений или же из низменных.