Ч. З. Р. Т.

— Издеваешься?! Зачем сообщать адрес? Его же не дома убили. Дай‑ка мне твою писанину, — статский советник пробежал глазами по строчкам и скривился. — Ох и почерк у тебя… Надеюсь, начисто переписал с куда большим старанием? Эту страницу тоже можно пропустить. Перегрузил ты, братец, перегрузил. Вот скажи, какая разница кем служил покойник? А ты пишешь, что он инспектор учебных заведений, да еще и стаж указываешь. Думаешь, ему отомстили за то, что велел в какой‑нибудь гимназии заменить синие чернила зелеными?

— Н‑не д‑думаю.

— Именно! А надо прежде подумать, и только опосля за перо браться. Иначе пока продерешься через всю эту галиматью…

Следователь поднялся медленно и торжественно. Пусть начальника это раздражает. Пусть. Он нарочно вытянутся по струнке, чтобы Куманцов задохнулся от возмущения и хоть на миг перестал брюзжать — тогда появится шанс объясниться.

— Я подумал! Подумал, что лучше сообщить господину Мармеладову все, что мы знаем об убитом. Вообще все. Сыщик сам решит, какие факты пригодятся, а какие — нет. Иначе останутся вопросы, он запросит дополнительные сведения. Переписка затянется на недели… А у нас времени нет!

— Ну‑у‑у, может ты и прав, — статский советник вернул бумаги, потыкал пальцем в середину третьей страницы. — Отсюда читай. Мне твои каракули разбирать недосуг.

— Как прикажете, — Лаптев зевнул и суетливо перекрестил рот, чтобы бесы не проскочили. — «…шесть лет назад Сомов пережил нервное расстройство и с тех пор страдал от болезненной подозрительности. Его идефикс[2] в том, что некое тайное общество задумало уничтожить Петербург, а впоследствии и всю Россию. Старик искренне верил, что заговорщики действуют нагло, у всех на виду, и обмениваются зашифрованными сообщениями через газеты. Обычно Сомов доверял свои измышления лишь узкому кругу друзей и родственников, но в последнее время его состояние ухудшилось. Все чаще накатывала волна помешательства, и тогда он ходил по улицам, дрожа, словно в лихорадке, и сообщал прохожим, что скоро всему миру конец. Доктора уверяли, что опасности для общества надворные советник не представляет, но кабы не супруга, Сомова давно поперли бы из инспекторов».

— Кабы не его супруга, мы бы это дело и не расследовали, — Куманцов посмотрел на портрет Горемыкина, которому жена Сомова приходилась единственной племянницей. — И от нас бы не требовали результатов, — тут он передразнил министра, кстати сказать, очень похоже, — сию минуту, сукины дети!

— Да‑с. Но я продолжу чтение: «…Тот день, 20 июня 1897 года, ничем не отличался от остальных. Надворный советник вернулся со службы, отужинал с супругой и сел в кресло с газетой. Прочитав несколько страниц, он беспокойно вскочил, подбежал к столу и записал чернилами прямо поверх статьи: «Ч. З. Р. Т.». Пока чернила сохли, Сомов бормотал: «Теперь‑то они точно попались. Уже не ускользнут! Не выкрутятся!» На вопрос жены: «Кто — они?» неопределенно махнул рукой и повторил: «Они! Понимаешь? Я сцапаю их завтра утром!»