Чайковский

Ты помнишь, как забившись в «музыкальной»,Забыв училище и мир,Мечтали мы о славе идеальной…Искусство было наш кумир,И жизнь для нас была обвеяна мечтами.Увы, прошли года, и с ужасом в грудиМы сознаем, что все уже за нами,Что холод смерти впереди.Мечты твои сбылись.

Презрев тропой избитой,Ты новый путь себе настойчиво пробил,Ты с бою славу взял и жадно пилИз этой чаши ядовитой.О, знаю, знаю я, как жестко и давноТебе за это мстил какой-то рок суровыйИ сколько в твой венец лавровыйКолючих терний вплетено.Но туча разошлась. Душе твоей послушны,

Воскресли звуки дней былых,И злобы лепет малодушныйПред нами замер и затих.А я, кончая путь «непризнанным» поэтом,Горжусь, что угадал я искру божестваВ тебе, тогда мерцавшую едва,Горящую теперь таким могучим светом.

Стихотворение нашло адресата в самое тяжелое для него время — в период нервного потрясения после неудачной женитьбы. Чайковский писал брату Анатолию из Сан-Ремо 21 декабря 1877/2 января 1878 года: «Получил сегодня письмо от Лели с чудным стихотворением, заставившим меня пролить много слез». Как мы увидим, в последний раз поэт обратился к Петру Ильичу со стихами «на случай» («К отъезду музыканта-друга») незадолго до смерти их обоих в 1893 году.

Нет сомнения, что после 1853 года увлечение их друг другом росло и крепло. Дружить с Апухтиным было, однако, непросто. «Он из окружающих к большинству относился с презрительным равнодушием, ко многим с отвращением и только к очень немногим с симпатией и любовью, — пишет Модест Ильич. — Сообразно с этим, он вызывал такое же отношение к себе: его мало любили, многие ненавидели и только редкие питали дружбу или сочувствие. <…> Молодой поэт и по натуре своей, и в силу привычки “баловня” был деспотичен в особенности с теми, кого любил. Будущий композитор — необыкновенно податлив во всем, что не касалось глубин его ума и сердца, где, напротив, всю жизнь остерегалась им ревниво полная независимость». Композитор и поэт часто ссорились, иногда надолго, но сохранили взаимную привязанность до конца жизни.

Сам Апухтин в прекрасных строках, написанных в семнадцатилетнем возрасте, то есть еще во время пребывания в училище, поведал о своей страстной (и как явствует из контекста, «эфебовой») любви, доводившей его до мыслей о самоубийстве:

Я расскажу тебе, как я в тоске нежданной,Ища желаниям предел,Однажды полюбил… такой любовью странной,Что долго верить ей не смел.Бог весть, избыток чувств рвался ли неотвязноИзлиться вдруг на ком-нибудь,Воображение ль кипело силой праздной,Дышала ль чувственностью грудь, —

Но только знаю я, что в жизни одинокойТо были лучшие года,Что я так пламенно, правдиво и глубокоЛюбить не буду никогда.И что ж? Не узнаны, осмеяны, разбиты,К ногам вседневной суетыПопадали кругом, внезапной тьмой покрыты,Мои горячие мечты.

Стихи эти поразительны ранней осознанностью необычного характера описанной страсти. О ком идет речь? Установить это невозможно. Атмосфера, окружавшая в училище юного поэта — обожание друзей и покровительство начальства, — должна была немало способствовать его самоутверждению. Вкусы Апухтина открыто высмеивались в эпиграммах и пародиях на страницах некоторых петербургских газет и журналов.