Чайный клипер

Там ночи жарки, Там луны ярки, Плывем к Лусону, Плывем к Лусону...1 Таверна была почему-то закрыта, и Егору пришлось лечь спать натощак. Поесть в портовом кабачке он не решился: боялся пьяных. Утром Егор обнаружил, что узел с бельем и чуйкой исчез. Он поискал на полу под кроватью, незаметно заглянул под соседние койки - узла нигде не было. "Неужто украли? - подумал он. - Вот так штука! Как же я теперь без белья? Надо соседа спросить, не видал ли". Моряк в брезентовой робе ушел из ночлежки. Его место занял старик в заплатанном ветхом рединготе1, стоптанных гамашах2 и белой рубахе с очень грязным воротником. Лицо у него испитое, сморщенное, как печеная репа, с острым носом и любопытными глазками. Эти глазки так и бегали по сторонам, и, казалось, видели все насквозь. Егор довольно вежливо, чтобы старик не обиделся, спросил у него про узелок. Сосед не понял вопроса и развел руками. Егор стал пояснять жестами, что вот, мол, был у него узел, совсем небольшой, лежал под подушкой, а теперь он куда-то исчез. Старик, уразумев в чем дело, спесиво надулся: не знаю, дескать, никакого узелка, и не приставай ко мне с глупыми расспросами. Искать пропажу было бесполезно. Вещи Егора наверняка стянул кто-нибудь из ночлежников и уже продал где-нибудь на толкучке его холщовые подштанники, рубаху и чуйку и пропил деньги в кабачке "Серый Кот" или "Джон Ветреник", что находились на соседних улицах. "Ладно, бог с ними, - подумал Егор про воришек. - Пущай пользуются моим добром. Впрок им не пойдет". Пропажа вещей заставила Егора вспомнить о доме. Ему стало грустно, он почувствовал себя совсем одиноким: уехал бог знает куда и зачем, и живет теперь на птичьих правах. Кругом чужие люди, нет им до него никакого дела. Кто он, почему здесь, какие у него заботы, какая тоска гложет сердце поделиться не с кем. Не спалось дома на мягкой постели, не сиделось за столом с вкусными материнскими щами и шаньгами да запеченной в латке камбалой или наважкой... Хлебай теперь в аглицком трактире похлебку из каких-то темных комочков, называемых бобами. А что дальше будет - умом не представить... Нету рядом матери, - с каким наслаждением он бы слушал ее ласковый голос, с каким удовольствием принял бы воркотню деда, с каким замиранием сердца побежал бы на свидание с Катей! Как все это теперь далеко!.. Егор справился все-таки со своей минутной слабостью, призвал себя к выдержке: "Сам ушел, никто не толкал на аглицкой парусник. Стало быть, и обижаться не на кого. Будь мужиком, не распускай сопли!" После такого самовнушения Егор поуспокоился. Он вспомнил также об Энди, который отнесся к нему по-дружески. Обижаться на всех англичан из-за пропажи узелка и невкусной бобовой похлебки несправедливо. Спасибо, что есть и такая... Деньги у Егора таяли. Он уже разменял второй фунт. Теперь он проверял, не потерял ли, что у него остается. Деньги были в целости. Наученный горьким опытом, он даже не стал снимать с плеч куртку и все ходил в ней. Когда было очень тепло, он всюду таскал ее под мышкой.

3