Чапаев. Мятеж

«Советскую власть в обиду не дадим!»

Это была нам серьезная поддержка. Этими резолюциями потом мы немало козыряли, хотя и знали, что грош им цена, что приди назавтра в город 26-й полк – и через десять минут он будет в крепости, а через двадцать – снимет нам головы.

Да и крепость не без оснований заявляла:

– Какие это резолюции, какая им цена, кто их принимал? Полки-то, наверное, о них и не знают; одни командиры да коммунисты принимали… А ты нам самый полк подавай – мы с ним сами начистоту поговорим.

И уж совершенно очевидно, что, поговорив с полками «начистоту», крепость имела, бы их в своих рядах. Мы это знали и потому в своей среде резолюциям цены большой не придавали, хоть и использовали их широко, раздули и нашумели, разгласили, опубликовали, где можно, грозили ими налево и направо.

А силы наши, жалкие наши силы, все таяли и таяли.

Уж давно к крепостникам перебежала комендантская команда, перебежали и остатки караульного батальона, приведенные Масанчи: не то что сочувствовали они мятежникам, а просто боялись оставаться маленькою кучкой против такого сонмища врагов. По этим же соображениям и партшкола начала поговаривать об уходе в крепость; из особовской и трибунальской команд то и дело исчезали отдельные перебежчики, а один даже утащил с собою пулеметный замок.

Рассыпались, пропадали наши силы, скоро они и вовсе нас оставили. Ушли партийная школа и рота интернационалистов.

Всего-навсего осталось нас человек пятнадцать – двадцать партийцев. Теперь о вооруженном сопротивлении и думать было бы смешно: исход дела – мы это понимали – будет зависеть исключительно от нашего умения лавировать, от спокойствия и выдержки, от крепких нервов и неутомимой, несдающейся энергии.

Двадцать человек против пятитысячной разъяренной толпы! Теперь в крепость набежало даже больше пяти тысяч. Вооруженных только – было полторы! Население пригнало лошадей, – там создаются свои конные части.

Словом, растет и крепнет крепость по часам и минутам, а мы, мы силами высохли до дна, остались крошечной кучкой, – мы предоставлены только себе самим.

Из особого отдела сюда же, в штадив, перевезли все ценности, все важнейшие бумаги и дела. Заботливый Мамелюк настоял на том, чтобы и из банка ценности перебросить сюда же. И их перевезли.

Все сгрудились в штадиве, словно на крошечном островке, осажденном ревущей, бушующей, гневной стихией.

Наши делегаты из крепости воротились ни с чем, крепостников мы тоже отпустили «голодных», только разожгли им аппетиты намеками на вооруженную подмогу из Ташкента, на наши скрытые силы здесь, в Верном, нашу технику и т. д. и т. д.

Крепость просила новую делегацию. И на этот раз определенно указывала, кого хочет видеть: начдива, военкомдива, двух комбригов, завподивом и т. д.

Нет, довольно, пока не надо показывать, что мы исполняем немедленно их любое желание! Надо повременить, иначе сразу поймут, что мы бессильны и на все немедленно согласны. И, кроме того, почему же это нужны им такие «именитые» делегаты – начдив, два комбрига… Нет, нет, дело ясное: это они хотят снять у нас самый цвет, нашу военную головку. Такую жертву принести мы не можем.

Мы отказали. Заявили, что в крепости совещаться не хотим, а предлагаем у себя в штадиве. От штадива они отказались. Тогда предложили мы им нейтральное место, не крепость и не штадив – штаб киргизской бригады. Крепость помялась, покочевряжилась, но согласилась. Было условлено, что сойдемся там в четыре часа дня и с каждой стороны будет по десять представителей. Готовились к заседанию, собирали материал, совещались.

Я около этого времени дал Ташкенту телеграмму: