Чапаев. Мятеж

– И сохранен вот… – сказал Федор. – Чем сохранен – случайностью ли обстоятельств, своею ли находчивостью, кто знает? А поди десятки раз на волоске от смерти был.

– Так вот, – отозвался охотно Чапаев, – именно десятки и есть, и даже многие десятки. Я себе все сам задаю этот вопрос: што это я какой живучий, словно нарошно кто меня оберегает?.. А другому, как только первая пуля полетела, – хлоп, и нет человека.

– Ну, так что же, – спросил Федор, – сами-то вы все-таки как думаете: случайность тут или другое что?

– Да нет, случайность где же – везде голова нужна… ой, как нужна голова! Ведь бывает, што всего одну минуту переждал, и нет тебя, да не одного тебя – сто человек можно загубить… Нас, сонных, чех захватил в деревне… А я на другом конце ночевал, вскочил в одних штанах, да «ура-ура»… А и нет у нас ничего – оружия-то никакого, да обрадовалась ребятня, да как кинулась – разом отняли у кого што. И не токмо пленных своих отняли, а ихних в плен набрали… Находка нужна, товарищ Клычков, без находки разом пропадешь на войне.

– А пропадать-то неохота? – пошутил Федор.

– И тут неодинаково, – серьезно ответил Чапаев. – Вы думаете, каждому человеку жизнь свою жаль? Да не только што, а и один не всегда ее любит как следует. Я, к примеру, был рядовым-то, да што мне: убьют аль не убьют, не все мне одно? Кому я, такая вошь, больно нужен оказался? Таких, как я, народят сколько хочешь. И жизнь свою ни в грош я не ставил… Триста шагов окопы, а я выскочу, да и горлопаню, нака, выкуси… А то и плясать начну, на бугре-то. Даже и думушки не было о смерти. Потом, гляжу, отмечать меня стали – на человека похож, выходит… И вот вы заметьте, товарищ Клычков, што, чем я выше подымаюсь, тем жизнь мне дороже… Не буду с вами лукавить, прямо скажу – мнение о себе развивается такое, што вот, дескать, не клоп ты, каналья, а человек настоящий, и хочется жить настоящему-то как следует… Не то што трусливее стал, а разуму больше. Я уже плясать на окопе теперь не буду: шалишь, брат, зря умирать не хочу…

– А в дело? – спросил Федор.

– В дело? Вот вам клянусь, – горячо сказал Чапаев, – клянусь, чем хотите, что в дело трусом не буду никогда… Ежели в дело – тут всякие другие мысли пропадают… А вы думали – што?

– Да нет, я ничего не думал, так спросил…

– Так ли? Может, в штабе

про меня?

Федор не понимал, о чем он говорит.

– С полковничками? – продолжал Чапаев, и в голосе чувствовалось едва сдерживаемое раздражение. – Там, конешно…

– Да нет, серьезно же говорю вам, – успокоил его Клычков, – ни с какими «полковничками» ничего я не говорил, да и чего мне?

– А то они понаскажут…

– Не любят? – спросил Федор.

– Ненависть имеют ко мне, – медленно и внушительно сказал Чапаев. – Я телеграммы да писульки им такие отсылал, что в трибунал хотели… Только вот война помешала, а то чего доброго, и на суд попадешь. Ему там у стола сидеть – малина: полезай, говорит, на рожон… А я на рожон никогда тебе не полезу, хоть ты кто хочешь будь… На-ка, разыскались командиры… Патронов коли тебе надо – так нет их, а на приказы – ишь гораздые какие… Ну и шил я их почем зря… Хулиган, говорят, партизан, чего с него взять…

– Так, товарищ Чапаев, – изумился Федор, – что же вы думаете – полковниками у нас, что ли, Красная-то Армия управляется?

– А то што?

– Да как что: а реввоенсоветы, комиссары наши, командиры красные…

– «Ревасовет» выходит, што ничего и не понимает в другой раз, а наговорят ему – и верит…

– Нет, это не то, совсем не то, – возражал Федор. – У вас неправильное представление о ревсоветах… Там народ свой сидит, и понимающий народ, вы это напрасно…

– А вот увидите, как в поход пойдем, – тихо ответил Чапаев, но в голосе уж ни уверенности, ни настойчивости не было.

Федор рассказал ему, как организовались реввоенсоветы, какой в них смысл, какие у них функции, какая структура… И видел, что Чапаев ничего этого не знал, все эти сведения были для него настоящим откровением… Слушал он чрезвычайно внимательно, ничего не пропускал, все запоминал – и запоминал почти буквально: память у него была знаменитая… Федор всегда удивлялся чапаевской памяти: он помнил даже самомалейшие мелочи и нет-нет да ввернет их где нибудь к разговору.

Федор любил эти долгие, бесконечные беседы. Говорил и знал, что семя падает на добрую землю. Он замечал в последнее время, что мысли его иногда Чапаев выдавал за свои – так, в разговоре с кем-нибудь посторонним, как бы невзначай… Федор видел, как тот почувствовал в нем «знающего» человека и, видимо, решил, в свою очередь, использовать такое общение. От вопросов об управлении армией, о технике, о науке – они перешли к самому больному для Чапаева вопросу: о его необразованности. И договорились, что Федор будет с ним заниматься, насколько позволят время и обстоятельства… Наивные люди: они хотели заниматься алгеброй в пороховом дыму! Не пришлось заняться, конечно, ни одного дня, а мысль, разговоры об этом много раз приходили и после; бывало, едут на позицию вдвоем, заговорят-заговорят и наткнутся на эту тему:

– А мы заниматься хотели, – скажет Федор.