Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Пальцы… ну да, это пальцы; только теперь Станда осознает невыносимую боль в левой руке; на лбу выступает холодный пот, и он тихо, жалобно стонет.

— Больно? — звучит рядом глухой голос Адама.

— Бо-больно чуточку…

— Я слетаю за носилками, — предложил Пепек и ринулся во весь дух нагишом, в чем мать родила, только опорки на ногах. Мартинек аккуратно свернул пиджак и рубашку и заботливо подсунул Станде под голову вместо подушки.

— Теперь лежи, ладно?

Адам поднимается, подтягивая штаны.

— Ничего, это ведь левая, — бормочет он с облегчением и надевает маску.

Станда пытается приподняться, опираясь на правый локоть.

— Ну… идите, ребята, работать, — заикается он. — Ок-коло м-меня не нужно з-задерживаться.

Кто-то погладил его по голове.

— Ты молодчина.

Кажется, это — Андрес или еще кто-то. Станда хочет взглянуть на свою левую руку, но она крепко обвязана белым носовым платком — наверное, это платок Хансена; из-под повязки течет струйка крови. Кровь — Станда не выносит вида крови, ему становится дурно; нет, лишь бы не упасть в обморок, любой ценой не упасть в обморок, упорно твердит он себе, стиснув зубы, чтобы ребята не додумали…

— Лучше посадите его, — советует Андрес. — У почвы скопились газы.

— Ты можешь сидеть, Станда? — встревоженно спрашивает Мартинек. — Я тебя подсажу, хочешь?

— Нет, я сам, — храбрится Станда. — Идите же, я… я потом сам дойду… только не беспокойтесь…

— Тогда я около тебя останусь, — услужливо лепечет дед Суханек. — Понимаешь, Адаму-то поглядеть нужно, не завалилось ли у нас там… вот как.

— Нам тоже надо поглядеть, — смущенно говорит Мартинек, обмениваясь беглым взглядом с Андресом. — За тобой придут… А пока будь здоров… Кофе не хочешь?

— Нет, мне ничего не надо.

Матула шевельнулся.

— Нет ли… Нет ли у кого водки? — прохрипел он. — Промыть… водкой. А то — помочиться на рану. Это лучше всего очищает. — Он еще потоптался, потирая ладонью затылок. — Ну-ну, — сочувственно откашлялся он и пошел вслед за крепильщиком.

Ханс нагнулся к Станде, чуть ли не касаясь его носом, уперся руками в колени и заглянул ему в глаза.

— Ну, как, — выговорил он по-чешски, — лучше? — и радостно засмеялся.

Станда улыбнулся, хотя от боли у него текли слезы.

— Лучше, господин Хансен. Совсем уже хорошо. Schon gut.[128]

— Ну вот… видишь, — просиял Хансен. — Sie sind… ein… braver Kerl.[129] Да. Gut. — И он махнул рукой. — Muss gehen.[130]

Станда улыбается, плача от боли, и раскачивается всем телом, чтобы успокоить эту боль.

— Вы все так хорошо ко мне относитесь, дед Суханек!

— Пустое, — шамкает старик. — Ты не горюй, что же, с каждым может случиться. Только… в другой раз ничего не хватай руками, Станда. Так шахтеры не делают.

— Но ведь на Хансена падало, — шепчет Станда.

— Все равно. Шахтер должен ногами чуять. Как что валится — отскочить надо, запомни.

— А… как же… это случилось?

— Не сумею тебе сказать. Я только вылез и снимал маску, когда вдруг ухнуло… Адам прямо кинулся к тебе — ой-ой-ой, как летел! Вот это был прыжок! Ну, и оттащил тебя. А потом и остальные подбежали…

— Что же они говорили?

— Ну, понятное дело, ругались. Проклятый, куда он лапы сует! И вправду, Станда, так нельзя. На будущее ты должен одно запомнить: закрывай голову — и в сторону. Гляди, ведь ты Хансу прямо под ноги попал; ему пришлось, когда он прыгал, к стене прижаться, чтобы на тебя не налететь… Ай-ай-ай!

— Что?

— Да ничего. Адам-то уж должен бы быть на месте, понимаешь? Как бы от этого толчка опять все не завалилось.

— Это был бы конец?

— Пришлось бы сначала начинать. — Дед Суханек покачал лысой головой. — Однако не слышно его что-то…

Станда вытягивает шею, стараясь разглядеть то место, где произошел взрыв. Насколько видно в темноте, нагруженная вагонетка сброшена с рельс и прижата к стене, а немного подальше, среди накренившихся стоек, под продавленными балками мигают лампочки и колеблются черные тени; там мелькает кожаный шлем Хансена и шапка Андреса. Теперь с той стороны вынырнул крепильщик, за ним каменщик Матула. Мартинек кивает Станде и широко улыбается.

— Как дела, Станда? Полегчало?

— Да. Там опять обрушилось?

— Ну да. Все завалило.

— Что ж вы станете делать?

— Придется исправлять, — спокойно говорит крепильщик и идет за своими инструментами.

Станда раскачивается всем телом, баюкая у груди левую руку, будто ребенок — куклу; от боли у него все еще текут слезы.

— Пройдет, — утешает его дед Суханек. — Доктор наверху отрежет пальцы и потом вылечит.

Станда перестал раскачиваться.

— Дед, — прошептал он, выпучив глаза от ужаса, — я потеряю пальцы?

Дед Суханек закивал мудрой головой.

— Они у тебя раздроблены, сынок, смотреть страшно.

— Что же я делать стану? — заикается Станда.

— Они тебя на другую работу переведут, — успокаивает его дед. — Как того Кафку, Лойзика-то; он тоже без руки остался, ну и сделали его сторожем. Все лучше, чем получать несколько жалких крон по инвалидности.