Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Сестра ушла. Станда с наслаждением вытягивается в постели и укладывает у себя на груди куклу из бинтов, которая немного побаливает. Не мог же он спросить у сестрички, где уборная; вот когда пойдет на перевязку… «И небрит я», — досадует Станда, ощупывая у себя под носом и на подбородке несколько волосков; жаль, тут нет зеркала!

Открывается дверь, и медленно входит молодой врач в белом халате; под мышкой у него сверток газет.

— Ну, как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — бормочет Станда. — Простите… где здесь уборная?

Доктор в это время сует ему термометр под мышку.

— Разве под кроватью нет?..

— Я не хочу тут, — протестует Станда.

— Тогда по коридору налево. Ваш халат там.

Молодой доктор отошел к окну, устремив взгляд на верхушки деревьев.

— Вы знакомы… с господином Хансеном?

Станда старательно зажимает термометр под мышкой.

— Нет, лишь так… по «Кристине». Я как-то раз держал ему вешку…

— Он о вас по телефону справлялся. — Доктор некоторое время молча глядит в окна. — Он… У его отца в Швеции угольные шахты. Господин Хансен работает над каким-то изобретением для шахт, как будто очень важным… — Доктор забарабанил пальцами по стеклу. — Я думал, вы с ним знакомы. Или… с его женой.

Станда молчит и что есть силы прижимает руку к телу.

— Ну-ка. — Доктор оборачивается и берет у Станды термометр. — Так, ничего. Все в порядке. А вот эти газеты прислал вам почитать господин Хансен. В одиннадцать… отправляйтесь на перевязку.

Станда барином лежит в белой постели и роется в груде газет. О чем только не позаботился Хансен, думает он, преисполненный благодарности; действительно, с его стороны это… Ну, разве можно было ожидать?! Станда не читает газет, а просто радуется, что их так много. Интересно, есть ли что-нибудь о катастрофе на шахте «Кристина» в этих больших пражских газетах?

Есть, конечно, и очень много! И короткие заметки, и более пространные статьи, а вот даже заголовок: «Шахта смерти»! «Кристина» потребовала новых кровавых жертв! Возмущение шахтеров, и настойчивые жалобы на недостаток мер по охране безопасности. Успокоительные объяснения управления бассейном. В парламент подан срочный запрос. Министерство посылает чрезвычайную комиссию для расследования… (Значит, было очень серьезное дело, — изумляется Станда, и от этого его гордость еще увеличивается.) «Спасательные работы на северном участке ведутся безостановочно днем и ночью, — читает Станда с взволнованно бьющимся сердцем. — Есть надежда, что шахтерам, работающим с беспримерной самоотверженностью, удастся спасти заживо погребенных товарищей. Это, как мы уже сообщали, десятник Иозеф Мадр — отец троих детей, крепильщик Ян Рамас, имеющий одного ребенка, и Антонин Кулда — отец семерых детей». «Героическая борьба под землей, — читает Станда в другом месте и одобрительно кивает головой. — Рискуя жизнью, спасательные команды бросаются в обвалившиеся шахты». (Это не шахты, — поправляет Станда, — а горизонтальная выработка; но остальное — истинная правда, то-то ребята рты разинут!) «В ходе спасательных работ на самом опасном участке особенно отличился юный герой…»

Станда сел, моргая, и сердце у него замерло. Постой, постой: сначала вздохни поглубже и тогда читай: «…на самом опасном участке особенно отличился юный герой…» Ну, спокойно же, спокойно! И Станда, наморщив лоб, медленно читает почти по слогам:«…особенно отличился юный герой, семнадцатилетний откатчик Станислав Пулпан, получивший тяжелое ранение; затем шахтеры Вацлав Брунер и Ант. Голый, помещенные в больницу после отравления рудничным газом…» Вот оно: «…юный герой Станислав Пулпан…» — написано черным по белому, и ничего другого отсюда не вычитаешь!

Значит, вот как, — и «юный герой» от слабости вынужден лечь. Черт побери, кто это им сообщил! И что скажет команда?.. Делаешь неслыханную глупость, хватаешься за обшивку руками… а в газетах пишут — герой! Теперь вся первая спасательная поднимет Станду на смех; хорош «герой», нечего сказать, пальцы прищемил, вместо того чтобы вагонетку катить, как положено! Деда Суханека засыпало, а он снова туда лезет; и он, видишь ли, вовсе не герой. Или Мартинек. Ему на голову балка свалилась, а Мартинек почесался только и говорит, вот, черт возьми, силища какая, и снова как ни в чем не бывало берется за работу; и никто его героем не называет. А Станда валяется тут как барон и яички жрет — «герой», ничего не скажешь! Станде до ужаса совестно перед бригадой, он готов разреветься от стыда. Что ребята-то подумают — любой из них сделал в сто раз больше, — и это животное Матула, и горлопан Пепек; надо же, чтоб как раз с ним, со Стандой, это случилось!