Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

У меня прямо горло сдавило — так мне стало его жалко, и, наверное, он это заметил, потому что пылко принялся уверять, что это принесет нам фантастические суммы и тогда он вернется к своей «Юдифи». Он ерошил свои волосы и кричал — как обычно, когда хотел убедить самого себя. Вот когда его оперетта получит всемирное признание, прогремит на весь мир и его «Юдифь». Только ради нее он затевает это, только ради нее. Ты не думай, лихорадочно твердил он, в наши дни даже Моцарт и Сметана писали бы для кино, а кроме того, либретто такое поэтичное…

— Послушай, — говорю я ему, — у тебя что, шашни с киноактрисой?

Он смутился и покраснел.

— Почему ты так думаешь? Конечно, у меня должны быть совещания с киноактерами! Там есть прекрасная женская роль — Элоиза… И на эту роль мы нашли сказочную певицу: совершенно новое имя, но до чего хороша, чудо! И голосок, и sex appeal! В кино должен быть секс-эпил, понимаешь? Ты не бойся, нас ждет грандиозный успех! Эта женщина будет сниматься в Голливуде, я тебе это письменно могу…

— Постой, — говорю я ему, — такое отдаленное будущее меня не волнует, я хотела бы знать, к чему ты мне все это рассказываешь?

— Понимаешь ли, — начал он, и тут выясняется, что хоть продюсеры и вдохновлены его идеей и полны решимости ее осуществить — тут уже достигнута договоренность, — но для всемирного успеха нужна великолепная постановка и все такое прочее. Разумеется, эти деньги вернутся не менее чем в троекратном размере, но для начала нужна наличность, чтобы достойно воплотить идею…

— Сколько? — спрашиваю.

Пан Фолтын несколько раз проглотил слюну, так что у него кадык запрыгал. Ну, не так чтобы очень много. Достаточно полутора миллионов. Это просто до смешного мало по сравнению с тем, что фильм наверняка принесет.

— А у тебя есть эти полтора миллиона?

Пан Фолтын все глотал слюну и прочесывал пятерней волосы. Он, мол, рассчитывал, что я продам один или два дома (к тому времени, нужно вам сказать, из пяти папенькиных домов осталось только три). Для меня, мол, это будет сказочно выгодное помещение капитала — через год как пить дать я верну все до копейки. Если я говорю, кричал он, значит, ты можешь на меня положиться! Ведь это мое детище — и тебе тоже должно быть важно, чтобы я наконец пробился…

— Погоди, — сказала я ему. — За свое супружество я уже заплатила двумя домами, не считая приобретенного опыта. Ну, да это ладно. А вот помогать, чтобы ты и как музыкант погиб, этого ты от меня не дождешься. Это мне еще не все равно. И на это я не дам ни копейки. И прошу тебя — больше ты об этом со мной не говори.

Пан Фолтын встал, глаза его наполнились слезами. Он сделал вид, будто уходит.

— Не ждал я, — оскорбленно выдавил он, — что ты мне не поверишь. Я тебе клянусь, что иду на это только ради своей «Юдифи». Кому только я ее не предлагал!.. Сколько тысяч заплатил за одну переписку! Но пока не проявишь себя как композитор, все напрасно. Мне конец! — прошептал он и махнул рукой в отчаянии. — Конец, конец.

Он дошел до дверей и остановился, взявшись за ручку.

— Если хочешь знать, — сказал он невнятно, — теперь мне придется застрелиться.

— Тебе? — говорю я. — Какая чепуха!

Он стоял повесив голову, как ребенок, признающийся в проступке.

— Я… дело в том, что я… подписал векселя, — произнес он, заикаясь и шмыгая носом.

— На сколько?

— На… семьсот тысяч… (Потом обнаружилось, что на миллион двести тысяч; но для него это уже были мелочи.)

— Боже мой, — говорю я, — какие векселя! Ведь у тебя нет ни полушки!

— Я им сказал, что я совладелец твоих домов, — бормотал он сокрушенно. — Я так рассчитывал на то, что ты вложишь капитал в это дело… раз успех обеспечен…

— Побойся бога, — кричу, — сумасшедший, ведь это же мошенничество!

— Знаю, — отвечает он. — Но я сделал это ради «Юдифи». Знаю, я пропащий человек… Хорошо! — закричал он вдруг в ярости и гордо откинул голову назад. — Убейте меня! Бэда Фольтэн ничего у вас не просит!

С меня было довольно. Ты еще передо мной задаваться будешь, думаю.

— Поступай как знаешь, — говорю, — я передаю дело своему адвокату. Дольше говорить об этом бесполезно.

Целую ночь напролет пан Фолтын шумно возился в своем кабинете. Хлопал дверцами шкафа и ящиками стола, а то подходил к роялю и брал несколько аккордов, будто прощался. Утром он исчез, и десять дней его не было. В комнате остался только чад от сожженной бумаги. На ковре у камина лежал обгоревший по краям лист бумаги с надписью: «Юдифь, опера в пяти действиях. Либретто и музыка Бэды Фольтэна». А в камине полно горелой бумаги. Я присмотрелась — это была чистая нотная бумага.

Наш адвокат был старый, очень умный господин, большой друг покойного папеньки. Как юрист он мне советовал:

— Оставьте это дело, пусть его, бродягу, судят.

Но как старый друг дома он охотно согласился выполнить мою просьбу и как-нибудь все уладить.

— С одним условием, пани Карличка, — сказал он. — Вы с этим фанфароном разводитесь. Иначе у вас скоро не останется даже дверных ручек от тех домов, что построил ваш покойный батюшка.