Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Вот, скажем, родной дом. Дом без матери, громадные комнаты с тяжелыми портьерами и солидной черной мебелью. Отец — большой, чужой и строгий; ему некогда заняться с сыном. Аккуратная, робкая тетушка: смотри, мальчик, там не садись, этого не бери в ротик, нельзя играть с такими грязными детьми. Полосатый красно-зеленый мячик — самая любимая игрушка, ведь она украдена на улице у заплаканного мальчугана, одного из тех сопливых счастливцев, которым разрешается бегать босиком, возиться в грязи и сидеть на корточках на песке.

Бывший Кеттельринг улыбается, глаза его сияют. Вот видишь, тетя, я все-таки побегал босиком, был грязен, как угольщик. Я ел огурцы «чучу», которые негритянка обтирала грязным подолом, ел незрелые гуайявы, подобранные на пыльной дороге… Кеттельринг чувствует что-то вроде злорадного удовлетворения: я все-таки поступил по-своему!

Потом он стал беспокойным подростком, чью врожденную грубоватость подавляло так называемое воспитание. Он начал понимать предназначение своего отца. Это предназначение — постоянно наживать деньги. Для этого нужны заводы. Предназначение отца в том, чтобы заставить работать на себя как можно больше людей, а платить им как можно меньше. Мальчик видит: рабочие валят толпой из ворот завода. От них исходит какой-то особый кисловатый запах. Ему кажется, что все они ненавидят его. Отец привык распоряжаться и покрикивать. Бог весть, как долго надо помыкать людьми и обижать их, чтобы накопить такое богатство. Пожалуй, не стоит оно всей этой злобы. Но что поделаешь, собственность — не мертвая материя, она хочет жрать, чтобы не сдохнуть, ее надо кормить. Со временем, мальчик, все это состояние будет доверено тебе, для того чтобы ты приумножал его, а не только владел им. Поэтому учись бережливости и старайся изо всех сил, ведь ты будешь принуждать людей усердно трудиться и довольствоваться малым. Я воспитываю в тебе делового человека, ращу из тебя слугу своего капитала.

Бывший Кеттельринг усмехнулся. Стало быть, умение распоряжаться людьми и не щадить их — это у меня от отца. Все-таки, значит, я кое-что унаследовал. А тогда… тогда все это очень не нравилось молодому человеку. Он был легкомыслен и ленив, быть может, лишь из протеста против того, что ему заранее определяли его будущее. Мы, мол, существуем не для самих себя, а для того, чтобы служить собственности: кто не служит своей собственности, будет служить чужой, таков закон жизни. И ты, мальчик, пойдешь по моим стопам.

Бывший Кеттельринг тихо засмеялся. Нет, он решительно не пошел по стопам отца. Он был только наследным принцем, который ждет, когда все владения перейдут в его руки. Но, как назло, он попал в дурную компанию… ну и все такое прочее. Конечно, влез в долги, правда, пустяковые, однако бросившие на него тень. Отец, дрожа от возмущения, допрашивал сына: что, мол, это значит, на что ты тратил деньги. Ты, мальчишка, думаешь, что я тружусь, чтобы ты, негодник, мог швырять деньги, которые я зарабатываю и коплю?

И тут сыночек взорвался. Разумеется, только из упрямства, своенравия, из необузданной вспыльчивости. Стиснув кулаки, он крикнул в лицо отцу: «Возьми свои деньги, подавись ими, мне они не нужны. Плевать мне на них, они мне противны, не воображай, что я буду таким рабом денег, как ты!»

Отец побагровел — удивительно, как его тогда не хватил удар. «Вон!» — прохрипел он, указав на дверь.

Сыночек демонстративно хлопнул дверью, и, конечно, прощай отчий дом!

Бывший мистер Кеттельринг покачал головой. Боже, как глупо! Мало ли бывает в семье таких стычек, черт побери! Но в этот раз, как говорится, нашла коса на камень. Сын больше не вернулся домой и даже не откликнулся на приглашение отцовского адвоката. Сей почтенный правозаступник в конце концов разыскал блудного сына в постели какой-то «теоретической и практической анархистки» и, так как молодой человек не пожелал с ним больше встречаться, вынужден был изложить ему суть своей миссии в этой неподобающей обстановке. Однако же адвокат выполнил свою задачу вполне непринужденно: он то укоризненно хмурился, то источал тактичную и снисходительную благосклонность, как бы соглашаясь с тем, что юность вправе быть мятежной, особенно юность столь многообещающего наследника.