Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

Видел я монахинь на велосипеде  и крестьян, которые, сидя на велосипеде, вели корову; на велосипеде люди завтракают, на велосипеде возят своих детей и своих собак, а влюбленные, держась за руки,  нажимают на педали и мчатся навстречу восхитительному будущему; говорю вам, это нация, посаженная на велосипед. Но если велосипед становится до такой степени национальным обычаем, следует подумать, какое влияние он может оказывать на национальный характер. Ну что ж, я сказал бы следующее:

1) человек на велосипеде привыкает заботиться о самом себе и не вставлять палки в колеса другим велосипедистам;

2) он ждет удобного случая и тотчас нажмет на педали, как только перед ним окажется пядь свободного пространства;

3) он мчится вперед, но не слишком утруждая себя и не поднимая при этом никакого шума;

4) и хотя иной раз встречаются пары и даже целые толпы велосипедистов — все равно человек на велосипеде более изолирован и замкнут в себе, чем пешеход;

5) велосипед устанавливает между людьми известное равенство и однородность;

6) учит их полагаться на инерцию;

7) и воспитывает в них любовь к тишине, в которой слышно, как пролетит муха.

Этим я сказал о велосипедах больше хорошего, чем я о них думаю; а теперь, когда они уже не могут мне отомстить, заявляю публично, что не люблю их, так как считаю несколько противоестественным, чтобы человек одновременно и сидел и шагал вперед. Ходьба сидя в конце концов может повлиять на темп и развитие нации. Можно ведь медленно нажимать педали и все же быстро двигаться вперед. Это видно по тому, как далеко ушли голландцы, хотя и жмут на педали неторопливо, почти как при замедленной съемке. Но я, пешеход, размахивающий руками, не стану совать голландским велосипедистам палки в колеса; пусть каждая нация странствует за своей звездой как умеет.

Еще одно обстоятельство бросается в глаза на нидерландских улицах: собаки.  Дело в том, что они без намордников; вследствие этого они сплошь да рядом смеются почти во весь голос, не дерутся между собой, никого не кусают и не ворчат друг на друга с этакой среднеевропейской раздражительностью; отсюда видно, что свобода без намордника — эта свобода существует не только для красного словца, она существует не только для собак, но и для нас, людей, — и есть благословенный дар божий, аминь.

Грахты и каналы

Дело вот в чем: там, где у нас между рядами домов тянутся мостовые, в Голландии просто находится вода, так называемые грахты, а там, где такая же вода течет от города к городу, — это уже канал. Берега тихой воды ничем не ограждены, вдоль них стоят только тихие большие деревья и тихие фасады домов со светлыми окнами; и все это тихо отражается в грахтах, как в зеркале.

Говорят эти грахты, в сущности, водные дороги, и в старину голландцы развозили по ним товары во все концы города. Не думаю отрицать это; иногда действительно по ним важно, бесшумно проплывает лодка с бидонами молока или грузом цветов. Посмотрев более внимательно, я скорее сказал бы, что в старину голландцы строили свои города из домов и воды главным образом для того, чтобы, как говорится, одним махом построить два города: один обычный, а второй — отраженный в воде.  Из-за размеров своей страны они не могли очень уж распространяться вширь; тогда они увеличили ее размеры вдвое вертикально: с помощью отражения в воде. А так как на своих песках голландцы не могли размахнуться ввысь, то они взяли и сделали наоборот: отразили все в глубине.

Наверху тихо, достойно живут люди; внизу еще тише и еще достойнее движутся их тени. Я бы не удивился, если бы в зеркале грахтов двигались отражения людей прошлых столетий — мужчин в пышных брыжах и женщин в чепцах. Ведь грахты очень стары и потому как-то не совсем реальны.  Города стоят словно не на земле, а на своих собственных отражениях; эти солидные улицы словно вынырнули из бездонных глубин снов; точно дома должны быть одновременно и собственным отражением.

Есть живые грахты, по которым плывут суда и лодочки; грахты, затянутые зеленым покровом ряски; грахты, высохшие, пахнущие болотом и рыбой, и грахты самодовольные, назначение которых — в полном блеске отражать фасады домов крупных буржуа; священные грахты, в которые смотрятся церкви, и запущенные каналы-тупики, в которых не отражается даже око божье; грахты в Дельфте, где в них, как в зеркало, глядятся красные домики, и грахты в Амстердаме, в которые глядятся черные и белые фасады верфей, и грахты в Утрехте, глубоко зарывшиеся в землю, и заброшенные, маленькие грахтики, на которые, кажется, до сих пор не ступала нога человеческая (обутая в челнок), и грахты засыпанные, от которых осталось лишь название.

Но самое характерное для грахтов — вечерний час, когда на темные каналы с колоколен падает колокольный звон. Словно тяжкие капли со звоном разбиваются о темную, спокойную гладь, и кажется, что вековой дождь этих набожных звуков и образовал тихие грахты.

Старинные города