Чарльз Диккенс. Собрание сочинений в 30 томах. Том 24

Стервятник пойман

Продрогнув на берегу, в сыром и свинцовом холоде того часа суток, когда силы всего благородного и нежного, что живет на свете, идут на убыль, три стража посмотрели друг другу в застывшие лица, и все трое — в застывшее лицо Райдергуда.

— Лодка Старикова, Старику опять повезло, — а самого Старика нету! — Так говорил Райдергуд, тревожно озираясь по сторонам.

Словно сговорившись, все они разом перевели глаза на свет очага, падавший в окно. Свет стал слабым и тусклым. Быть может, огонь, подобно высшим формам животной и растительной жизни, которые он поддерживает, бывает всего ближе к смерти тогда, когда ночь уже на исходе, а день еще не родился.

— Если б я командовал этим самым делом, — проворчал Райдергуд, угрожающе мотнув головой, — уж я бы эту Лиззи не упустил, черт возьми, это уж во всяком случае!

— Да, но вы тут не командуете, — заметил Юджин, и так неожиданно резко, что доносчик покорно отозвался:

— Ну-ну-ну, другой хозяин, я же не говорил, что командую. Может ведь человек сказать слово?

— А гад должен молчать, — оборвал Юджин. — Придержи язык, водяная крыса!

Изумившись непривычной горячности своего друга, Лайтвуд внимательно посмотрел на него и сказал:

— Что могло случиться с этим человеком?

— А кто знает. Разве только нырнул за борт. — Доносчик беспокойно вытер лоб, не вылезая из лодки и все так же тревожно озираясь по сторонам.

— Вы привязали его лодку?

— Она будет стоять на месте, пока не начнется прилив. Крепче ее и не привяжешь. Садитесь ко мне в лодку, там сами увидите.

Произошла небольшая заминка — они согласились не сразу, считая, что груз будет слишком велик для его лодки. Но когда Райдергуд возразил, что «у него бывает в лодке до полдюжины, и живых и мертвых, да и тогда осадка небольшая, даже и говорить не о чем», они осторожно заняли свои места, стараясь не перевернуть шаткую лодку. Пока они усаживались, Райдергуд все так же беспокойно озирался по сторонам, не вставая со скамьи.

— Все в порядке. Отдай концы! — сказал Лайтвуд.

— Отдай концы, ей-богу! — повторил Райдергуд и отпихнул лодку веслом. — Ну, если только он ухитрился удрать, адвокат Лайтвуд, я тоже отдам концы, только на другой манер. И никогда-то ему нельзя было верить, черт бы его взял! Всегда норовил надуть, проклятый Старик! Такой подлец, такой проныра. Никогда по-честному не сделает, всегда надует!

— Эй! Берегись! — крикнул Юджин (он пришел в себя, как только отчалили), когда лодка с силой налетела на сваю, и шепотом повторил собственное изречение, только в обратном смысле: «Хотел бы я, чтобы лодка моего почтенного и доблестного друга человеколюбия ради не перевернулась кверху дном и не потопила нас!» — Легче, легче! Сиди смирно, Мортимер! Опять град. Смотри, как сыплет, прямо в глаза мистеру Райдергуду — вцепился в него, как сто бешеных кошек!

Действительно, град бил прямо в лицо Райдергуду, и так его истерзал, хотя он нагнул голову и старался подставлять под удар одну свою облезлую шапку, что ему пришлось укрыться под защиту ряда барж и простоять там, пока град не кончился. Шквал налетел под утро, словно грозный его предвестник; следом за ним показалась рваная кайма зари, и в широкий просвет между темными тучами прорвался серый день.

Все они продрогли, и казалось, что все вокруг них также продрогло: сама река, суда на ней, снасти, паруса, первые редкие дымки, показавшиеся кое-где по берегу. Почерневшие от сырости, неузнаваемые под белым налетом града и мокрого снега, дома казались ниже обычного, словно все они сгорбились и съежились от холода. На том и на другом берегу почти не видно было жизни, все окна и двери были наглухо заперты, черные с белым буквы на стенах верфей и складов «казались надгробными надписями на могилах мертвых фирм», как заметил Юджин Мортимеру.

Они медленно скользили по реке, воровским манером прокрадываясь по узким проходам между судами, что было вполне естественно и привычно для их лодочника, и все предметы, между которыми они пробирались, казались громадными по сравнению с их утлым суденышком и грозили вот-вот раздавить его. Каждый корпус корабля с его ржавыми цепями, свисающими с клюзов, расписанных застарелыми подтеками ржавчины, казалось, для того и стоял здесь, чтобы раздавить их без пощады. Каждое изваяние на носу смотрело грозно, словно готовясь броситься вперед и потопить их. Ворота шлюзов, полоса краски на стене или свае, отмечающая уровень воды, казалось, намекали, словно оскаливший зубы Волк на бабушкиной кровати: «А это для того, чтобы утопить вас, мои милые!» Каждая громоздкая баржа, нависая над ними облупленным черным боком, казалось, с жадным хлюпаньем тянула речную воду, стремясь затянуть их на дно. Все кругом говорило о губительном действии волн: почерневшая медь, гнилое дерево, источенный водою камень, зеленый налет плесени, — но еще страшнее было вообразить себе, что будет после того, как их раздавит, засосет, утянет на дно.