Час испытаний

Галка еще успела заглянуть в зал. Среди публики было много солдат и матросов, но первые ряды партера и бельэтажа занимали офицеры. В глубине директорской ложи она различила сухощавую фигуру Рейнгардта. Адмирал разговаривал с высоким моряком, лицо которого Галка не могла разглядеть. Только когда началась увертюра и Рейнгардт со своим собеседником сели в кресла, девушка узнала дель Сарто. И хотя в тот день Галка меньше всего думала о том, как пройдет спектакль, присутствие в зале дель Сарто несколько смутило ее. Невольно краснея, она представила, с каким недоумением встретит он по явление на сцене вычурного, безжизненного Канио—Кулагина, и ей стало неловко за Сергея, а потом почему-то и за себя. И если до поднятия занавеса у нее еще была надежда, что на этот раз Сергей откажется от своей нарочито скованной манеры игры, которая сбивала ее, да и других артистов, то уже первый его выход рассеял эту надежду. Кулагин остался верен себе: он пел, а в необходимых случаях делал то или иное движение в сторону своих партнеров, но при этом выражение его ярко нагримированного лица почти не менялось. Это была какая-то пародия на игру. Галка вначале злилась, а потом махнула рукой — черт с ним, со спектаклем. Стоит ли переживать еще из-за этого! И без того ее нервы напряжены до предела — чего стоил только один трюк с истерикой на антресолях. А встреча с Хюбе в фойе? А записка? Она ни на минуту не забывала о ней.

В паузе между выходами Галка попросила у Семенцова сигарету и спички. Семенцов знал, что Галка не курит, но просьба не удивила его.

— С таким партнером, — он кивнул в сторону Кулагина, без всяких эмоций певшего в тот момент известную арию, — не только закуришь, запьешь, пожалуй.

Галка пробормотала что-то невнятное и незаметно спрятала сигарету и спички за вырез платья.

Перед заключительной сценой в зале началось какое-то движение. Вглядевшись в полумрак партера, Галка заметила, что многие офицеры пробираются к выходу. Директорская ложа была пуста. Рейнгардт и дель Сарто покинули театр, не дождавшись конца спектакля.

Галка ожидала скандала. Однако и на этот раз все обошлось благополучно. Оставшаяся в зале публика даже аплодировала артистам, правда, не с большим энтузиазмом, но все же… Логунов ограничился очередными упреками по адресу Кулагина и пространными рассуждениями об актерском мастерстве, сборах и неблаговидных финансовых перспективах. В заключение он доверительно сообщил, что в порту объявлена тревога и что только этим объясняется преждевременный уход Рейнгардта со спектакля.

Автобус, который должен был отвезти их в город, запаздывал. Но, возможно, артистов задерживали умышленно — в порту царило какое-то тревожное оживление: урчали моторы покинувших стоянки сторожевых кораблей, перекликались свистки аварийных буксиров, мимо клуба к пристаням промчались санитарные автомобили.

Никто толком не знал, что произошло. Но Галке было не до этого. Она нервничала. Сообщенное в записке время встречи с посланцем портовой организации неумолимо приближалось. Если бы можно, она ушла бы из клуба пешком, но об этом нечего было и думать — одну ее просто не выпустят из порта. Она не могла себе простить, что из лишней осторожности отказалась от предложенной адъютантом Рейнгардта машины. Беспокоило ее и другое — из головы не выходили слова, сказанные Хюбе в фойе перед началом спектакля. Что имел в виду гестаповец? Необходимо принять меры предосторожности. Но время шло, а она вынуждена была сидеть сложа руки в артистической убор, ной и с притворным вниманием слушать разглагольствования Логунова о «новом» искусстве. Когда наконец подали автобус до условленного в записке часа оставалось пятьдесят минут.

Галка понимала, что теперь все будет зависеть от ее расторопности и… выдержки. Она не могла терять больше ни одной минуты, а вместе с гем должна была делать вид, что ей некуда спешить.

Пока автобус натужно полз вверх по крутому Баркасному спуску, она до мельчайших деталей обдумала каждый предстоящий ей шаг.

На Пушкинской улице Галка попросила шофера затормозить и, обернувшись к Сергею, сказала:

— Сойдем здесь.

Прошедший недавно короткий грозовой дождь остудил нагретый солнцем асфальт, заполнил выбоины тротуаров хлюпающей под ногами водой, смыл запорошенные пылью густые кроны каштанов Легкий ветерок стряхивал с деревьев на прохожих крупные капли.

Сергей нечаянно ступил в лужу, и разлетевшиеся веером брызги облепили Галкины ноги, осыпали юбку.

— Нельзя ли поосторожнее, — сердито сказала она, отряхивая юбку.

— Это я… Прости, пожалуйста. — Сергей полез в карман за носовым платком. — На вот, вытри.