Час ноль

В ответ он вытаскивал из кармана пальто бутылку можжевеловой, а она жарила ему лягушачьи лапки или ежа. На сколько же он разбогател, интересовалась она каждый раз, и Фриц Цандер неизменно отвечал, что стал куда богаче, а с тех пор, как дело пошло к войне, еще и разражался при этом громким хохотом.

От этих вечеров со старым бабником многим из работавших на его фабрике кое-что перепадало, но они даже не догадывались об этом.

Самым ужасным в действиях нацистов она считала то, что они забирали слабоумных, даже детей. «На горе» встречались и монголоиды, и эпилептики, и слабоумные. К доктору Вайдену, который выписывал свидетельства, она подступиться и не пыталась. Она обратилась к Цандеру, но тот ответил, что в этом вопросе он бессилен. Неоднократно она утверждала, что дети сбежали от них именно потому, что они слабоумные; но укрывать детей было трудно и только двоих удалось спасти. Она осматривала каждого новорожденного до того, как его регистрировали. Если у нее возникало хоть малейшее подозрение, она задерживала регистрацию, пока не убеждалась, что все в порядке. Конечно, если акушерку кто-нибудь не привозил раньше.

В пятнадцать она родила первого ребенка. Сколько детей у нее умерло, она не говорила, не говорила и того, кто был тому или иному ребенку отцом. Одни дети погибли на войне, другие уехали в неведомые страны, иные сидели в тюрьмах, другие пропали без вести. Она никогда не была замужем и никогда не училась читать и писать. Лесничий Катте дважды приказывал ее высечь. Она всегда ходила с распущенными волосами, даже когда волосы уже поседели. От забитого теленка или коровы она ела только глаза, вымя и язык, от свиньи — мозги. Она умела перерезать глотку ягненку, знала множество лекарственных трав и места, где растут белые грибы. Иногда она ночевала в лесу, и крестьяне узнавали у нее, какая ожидается погода. Священники при виде ее осеняли себя крестом, но женщины прибегали к ней за советом, как бесплодные, так и беременные. Теперь она иной раз говорила, что хочет умереть.

Старая Фетцер любила слабоумных. С нею они держались спокойно. Она считала, что они видят то, чего не видят другие. Случалось, она беседовала с луной. Выйдя из дверей, она кланялась луне в пояс. Когда она думала, что ее никто не видит, она уподоблялась ведьме, не поймешь — то ли женщина, то ли мужчина. Она была последней в длинном шествии своего народа по дорогам Европы, некогда королева рыцарей длинного ножа, никто не мог с ними сравниться в быстроте хватки да в умении уносить ноги. Она была богиней любви в зарослях горького дрока, она была богиней смерти в густом кустарнике в зловещие ночные часы, когда луна проглядывает меж голых сучьев, холод подступает к сердцу, а лисы подкрадываются все ближе и ближе. Она привела свой народ в кирпичные дома, в тепло. Но сама она все чаще спускалась в долину, сырую и узкую, в самое пустынное место позади деревни, теперь заросшее кустами ежевики и внушающее страх всем окрестным детям, садилась там на замшелые развалины — когда-то их первые хижины, — развалины, где они хоронили своих мертвецов.

VII

Стоял февраль, уже несколько дней шел снег, и дом был пуст. Улли поступил в ученье, Фредди и Герман тоже ушли из школы. Одиннадцатый класс наконец-то перестал внушать фройляйн Вайхман ужас.

С приближением зимы дом Хаупта пустел все быстрее. Высокие, просторные комнаты практически невозможно было протопить тем небольшим количеством дров, которое им давали. Комнаты так и оставались пустыми, с тех пор как их покинули. В промерзшем доме Вернер и Георг сами теперь казались незваными гостями, чужими друг другу людьми. Время от времени наверх к Георгу доносились фортепьянные аккорды или звуки виолончели. Вот уже несколько дней шел снег. Сначала он шел час-другой в день, а теперь падал беспрерывно — ровно, усыпляюще кружились снежинки за окнами. В деревне становилось все тише.

На письменном столе Георга лежал лист бумаги. На нем было написано: «Дорогая мама…» И указана дата. Трехдневной давности. Как-то вечером Георг зашел к брату.

— Дай мне ее адрес, — выпалил он.

Хаупт сразу понял, кого он имеет в виду.

Дело было в начале декабря сорок четвертого года, вскоре после того, как Шарлотта познакомилась с Пельцом. Георг сошел с лестницы вниз, а мать шла с подносом, на котором стояли кофейные чашки, в музыкальный салон. Из открытой двери до них доносились голоса и смех. Тетя Бетти опять пригласила своих солдат. На какое-то мгновение Георг и его мать застыли друг против друга.

— Как ты выглядишь? — буркнул Георг.

— А как я должна выглядеть? — удивилась Шарлотта Хаупт.

На ней было платье, которое она надевала довольно часто, чуть-чуть открывающее шею и плечи, собственно говоря, это было летнее платье, но ничего необычного в нем не было.

— Ну так что во мне такого? — продолжала Шарлотта Хаупт.

Георг резко повернулся к ней спиной. И вышел из дому с таким видом, будто был ужасно оскорблен.