Час новолуния

Едва ли Родька подозревал о том, что судьи на чём-то остановились, куда-то в исследовании обстоятельств дела продвинулись, что-то для себя уяснили, а что-то оставили пока без рассмотрения, что судьи удерживают в голове некое общее построение, которое позволяет им сохранять ощущение целенаправленного поиска. Сам Родька никуда не продвигался, ничего не искал и не строил. Родька морщился, потирал ссадины, пытался поправить цепь всё с тем же застылым, бесчувственным выражением лица, с каким оглядывал изредка камеру или встречал чужой взгляд. На обнажённых щиколотках под оковами, где не первый день терзали кожу грубые, изъеденные ржавчиной кольца, сочилась сукровица.

После прихода судей Родька поднялся с пола, расставив ноги (ему мешала цепь), стоял; кажется, он согласен был отвечать, когда спросят, но оставался равнодушен к тому, о чём его будут спрашивать.

Патрикеев разломил очки на шарнире, который соединял стёкла, и нацепил их на нос — в жемчужной пустоте обозначились глаза, князь Василий подвинул песочницу, вечно попадавшую ему под руку, Константин Бунаков, приподняв брови, заглядывал через плечо Щербатого в развёрнутый свиток.

Сказали вводить Сенек.

— Сенек давайте, всех, какие ни есть! — закричал в дверь один из приставов.

— Сеньки! Эй, которые Сеньки! Вставай! — доносились со двора отзвуки переполоха.

Дьяк Иван передал Федьке несколько листов составленных до обеда расспросных речей, и пока она, разбирая чей-то нескладный почерк, пыталась уразуметь, что за Сеньки имеются в виду, протискиваясь с улицы толчеёй, подвалила толпа мужиков — бородатых и безбородых, бритых, лысых, кудрявых, кудлатых, косматых и гладкоголовых, с прилизанным на лбу и на висках волосьём.

Это и были, стало быть, Сеньки. Все, какие ни есть.

Сеньки, сплошь разномастные — пары не подберёшь! должно быть, сознавали, несмотря на полное своё несходство, некую общность и поэтому жались друг к другу.

Но уловка ребяческая и бесполезная — прятаться у соседа за спиной. Приставы принялись растаскивать, расставлять Сенек в ряд.

— Эй, рожа! — распоряжался, приподнявшись за столом, Бунаков. — Ты, ты, рожа! — наставлял он палец. — Рыло-то не отворачивай, харю свою в карман не спрячешь! А ты куда, жупик? Нет, не ты... И ты тоже! Что мордой-то мотаешь, жеребец?! Поставь мурло прямо. Покажи ряшечку!

Кое-как распихали. Сенек набилось в башне столь ко, что вдоль стены не помещались; ломаным рядом стояли они подле козла, вокруг ворота с верёвкой, вокруг Родьки и приставов до самого горна, а с другого боку до Федькиной скамейки.

— Ну, смотри, Родька! Ищи. Вот тебе Сеньки, ищи, — сказал князь Василий, откидываясь на стуле с видом человека, долготерпению которого близок уже предел. — Какой тут твой, ищи!

— Сенькой его звали, — молвил Родька, заглядывая воеводе в глаза. Тот не пожелал разговаривать.

Подволакивая ноги, Родька зазвенел цепью по полу, и это движение отозвалось на лице мукой. Наверное, он собирался обойти мужиков по кругу, но, в конце концов, остался посреди башни, озираясь.

Сеньки притихли. Кто смело встречал взгляд колдуна, кто заранее опустил веки, уставился в сторону, вверх, вниз, но и робкие, и самые отчаянные затаили дыхание. Расслабленные губы колдуна приоткрылись, выпрямленным пальцем он однообразно водил по носу. Смотрел туда, обращался сюда, одного пропускал, к другому возвращался взглядом... и, подёрнув головой, отворачивался. Потом движение пальца у носа замедлялось — вот-вот замрёт и уже окончательно...

— Нашёл? — просипел князь Василий посаженным на пиве голосом.

— Нет пока. — Колдун затравленно глянул на князя Василия. Насупленный взор воеводы не обещал ему помощи.

— Хватит, — сказал князь Василий.

— Хватит, — повторил Родька шёпотом. Рука его, отделившись от лица, упала.

Башню очистили от Сенек, и она стала просторной. Родьку положили на козёл — это была наклонно приставленная к стене скамья с поперечным брусом вверху. К этому брусу примотали, растянув в стороны, руки, а ноги привязали к основанию козла, так что Родька полустоял, полулежал, распятый на кресте ничком. Пушкари, помогавшие палачу, отошли прочь, палач размотал кнут, откинул его острый конец в угол башни и вопросительно посмотрел.

— Пятнадцать ударов, — кашлянув, сказал князь Василий, обращаясь не к палачу, а к дьяку. Тот кивнул.

В ожидании уточнений палач медлил в трёх шагах за спиной у Родьки.

— Средних, — сказал Бунаков.

Палач услужливо склонился — так чумак в кабаке принимает заказ на получарку двойной с махом.

Плотно прижатый к козлу, Родька вывернул голову вбок, рот разинул, искажённое ужасом лицо обессмыслилось. Подготовленная для разделки спина его вздрагивала студнем, хотя мяса почти и не было — костлявые лопатки, какой-то искривлённый хребет.

— И смотри, дядя, чтобы он у тебя не прихудал сразу, — предупредил князь Василий.