Час отплытия

Эти добрые стены, квадрат стола, две железные койки с круглыми копытцами ножек, как будто вросших в крашеные половицы, два вафельных полотенца на спинках. Почему же грустно расставаться с ними? Значит, кроме боли еще что-то оставляем мы здесь? Везде оставляем, где побывали, где жили, трогали руками вещи, дышали, думали. Нечто удивительное, какое-то незримое тепло, невесомое вещество сердечной доброты оставляют бродяги там, где прожили хоть день, хоть час.

— Вот так. Сева, — впервые назвав меня по имени, говорит Саша, — завтра мне на пароход. А то пригрелся, сказали, в «ночлежке». И правда. Привыкаешь к каюте, уходить потом не хочется.

Он обвел «каюту» потеплевшими глазами:

— Это только в романтических книжках так бывает — гитару через плечо, прыгнул и полетел. Так вот, посылают меня на «Космонавта» вторым помощником.

Он покачал головой, вздохнул звучно и продолжал уже почти сердито:

— Я им — заявление. А они — дуй, говорят, к начальнику. Пошел. А там, ясно, «ковер»: чем тебе у нас плохо? Куда собираешься? Ах, в колхоз! За длинным рублем? Да нет, говорю, рублей хватает. Но вижу, не верит он. А как ему объяснишь? Короче, орать на меня начал: бегите! Рыба — где глубже! Я бы тоже в Москву, в министерство сбежал, а кто работать будет?.. Ну и в таком стиле завелся. Потом по шерсти давай меня гладить: ты третьим, мол, работал, сейчас вторым пошлем и хороший пароход подберем тебе…

Саша поставил на стол стаканы и принялся открывать мускат и банку рыбных консервов.

— Я упирался, как краб. Но чем он меня взял — джентльменством. Безвыходное, говорит, положение: «Космонавту» срочно надо в спецрейс, а их ревизор или в отпуске, или заболел. А рейс — на восточную Камчатку, брать с плавзаводов консервы — лосось, красная икра. Какой капитан без ревизора возьмется за такой груз? И вот он мне: ты пароход, говорит, выручи, на этот рейс только сходи, а потом отпущу. Куда тут денешься, согласиться пришлось. Джентльменский уговор…

Саша махнул рукой, но отчаяния в этом жесте не было.

— Давай, Сева, за нашу «ночлежку», за соль, что схарчили вместе, за то, что с тобой нас свело, с Томкой…

— За Тому! — я поднял к свету наполненный стакан. — За тех, кто упрямо ставит над «ё» точки и не задает идиотского вопроса: а, собственно, зачем?

Я был голоден, но к рыбе не притронулся, потому что этим проклятым «собственно» сам убил себе настроение. «Уеду. Завтра», — внятно сказал кто-то во мне. «А куда? — заинтересовался я. — Магадан, Камчатка, Сахалин?» — «Не важно. Главное, подальше».

Саша тем временем продолжал свой рассказ.

Я слушал как через стенку, потому что думал; «Умри и стань… Вот и наступило мое «умри»… Наташка… Ты действительно оторвалась от живой земли, прикипела к московским асфальтам, запуталась в сетях комфорта, тепла. Плюнуть на свой коммунальный мирок ты уже не в состоянии, я это знал еще там, на Таганке».

Утром я уже знал: еду дальше на восток, на край света — точнее, на Сахалин.

Мы обнялись с Сашей под мокрым небом Владивостока, и он, уже садясь в такси, что-то сунул в карман моего плаща, коротко бросил шоферу: «В рыбпорт» — и умчался.

Я сжимал в кулаке зеленую пятидесятирублевую бумажку и едва не ревел.

Когда смещаются предметы

И бродит теней хоровод.

Когда борта дрожат от ветра.

Жду — наступает мой черед…

В Невельске я сразу пошел в рыбную «контору» и в течение часа был произведен в матросы-рыбообработчики на плавбазу с милым названием «Весна». До вечера проходил медкомиссию, и Невельска почти не увидел. Самое первое и незабываемое впечатление произвели на меня… сахалинские лопухи. Зеленые придорожные лопухи, покрытые пылью. На Украине, допустим, листом лопуха едва прикроешь детскую головку. Здесь же растет лопух-феномен. Его «листочек» преспокойно укроет от солнца полдюжины взрослых людей. Я не удержался и оторвал от толстого, мясистого стебля один такой лист, он был не меньше метра в диаметре. Чтобы уложить его в чемодан, пришлось складывать вчетверо. Пахнет он бесподобно — бором, грибами, травами, дождями. Буду нюхать его в море.

На «Весну» нас набралось пять человек, и ранним июньским утром мы улетели на самолете в Оху: плавбаза стояла под разгрузкой где-то там, неподалеку. Оха — одноэтажный городок на севере Сахалина. Базар и ресторан «Северный олень» — вот все, что мы увидели. Возле железнодорожной станции, правда, посмотрели мы нефтепромысел — несколько трубчатых 20-метровых вышек буквой А, под которыми качались коромысла с противовесами, смахивающие на вечный двигатель. Сходство усиливало то обстоятельство, что возле этих вовсю работающих насосов не было ни души.

До порта Москальво, где стояла наша «Весна», мы ехали на «пятьсот-веселом» — четыре вагончика и игрушечный тепловозик на узкоколейке.

Порт Москальво представлял собой дощатый причал с четырьмя кранами, двумя катерами и небольшим суденышком. Далеко на рейде высилась серая громадина. Это и была плавбаза «Весна».