Час волка

— Моя задача, — сказал Бауман, — заключается в том, чтобы сохранять вам жизнь, пока не будет завершена подготовка. Я не знаю, сколько она займет времени, я просто получу шифровку по радио, в которой будет сказано, как мне устроить ваш побег. Боже, помоги нам, потому что пленные покидают Фалькенхаузен только в виде мешков с удобрением. Я свой вариант предложил; увидим, сочтет ли Чесна его стоящим.

— Какой вариант? — осторожно спросил он.

— Фалькенхаузен был построен, чтобы содержать пленных. Лагерь переполнен, охрана используется только для поддержания порядка. Вот потому-то ваш последний поступок очень глуп. Не делайте ничего, что привлекало бы к вам внимание! — Говоря, он расхаживал взад и вперед. — Просто разыгрывайте безмозглого пленного — и вы сможете продержаться еще с неделю!

— Хорошо, — сказал Майкл, — сделаем вид, что я поверил вам. И как же я вообще могу выбраться отсюда?

— Охранники — и Кролль тоже — уже разленились. Здесь очень давно не бывало бунтов, никаких попыток бежать, ничего, что могло бы нарушить каждодневную рутину. Охрана не ожидает, что кто-нибудь попытается вырваться, просто потому, что это невозможно. Но, — он перестал расхаживать, — точно так же они не ожидают и того, что кто-нибудь попытается ворваться. И это могло бы дать определенный шанс.

— Ворваться? В концентрационный лагерь? Да это безумие!

— Да, Кролль и охрана думают точно так же. Как я сказал, Фалькенхаузен был построен, чтобы содержать пленных, но, скорее всего, не для того, чтобы отбиваться от рвущейся извне спасательной команды.

Слабый лучик надежды забрезжил в душе Майкла. Если этот человек действует на его стороне, то он заслужил быть включенным в список звезд наравне с Чесной. Но Майкл еще не позволял себе поверить в это; было бы непростительной глупостью на это полагаться и, быть может, выболтать в ходе этого ценные секреты.

— Я знаю, что для вас в это трудно поверить. На вашем месте я бы тоже отнесся к этому скептически. Вы, вероятно, думаете, что я пытаюсь завлечь вас в какую-то западню. Может быть, ничего из того, что я сказал, при других обстоятельствах не заставило бы вас поверить, но одному вы поверить должны: моя работа — сохранять вам жизнь, и именно этим я и занимаюсь. Просто делайте то, что вам сказано, и делайте без колебаний.

— Это — огромный лагерь, — сказал Майкл. — Если спасательная команда все-таки прорвется через ворота, то как они собираются найти меня?

— Я об этом позабочусь.

— А что, если команде не удастся прорваться?

— На такой случай, — сказал Бауман, — мне поручено проследить за тем, чтобы вы умерли, не раскрыв никаких тайн.

Это было вполне логично. Именно такого ответа и следовало ожидать. Боже мой! — думал Майкл. Решусь ли я довериться этому человеку?

— Снаружи ждут охранники. У некоторых из них длинные языки, они все рассказывают Кроллю. Поэтому я должен вас избить, чтобы все выглядело естественно. — Он стал наворачивать носовой платок на костяшки пальцев правой руки. — Мне придется пустить кровь. Мои извинения. — Он плотно затянул платок. — Когда мы здесь закончим, вас вернут в камеру. И там, прошу вас, не затевайте никакого сопротивления. Мы хотим, чтобы охранники и майор Кролль поверили, что вы сломались. Понимаете?

Майкл не ответил. Мозг его был слишком занят попытками во всем разобраться.

— Хорошо, — сказал Бауман. Он поднял кулак. — Я постараюсь сделать это как можно быстрее.

Он ударил экономным движением боксера. Не потребовалось много времени, чтобы платок покрылся пятнами крови. Бауман не наносил удары по телу; он хотел, чтобы все повреждения — такие же показные, как и побои — были бы на виду. К тому времени, когда он закончил, Майкл был в кровоподтеках, все лицо его, от рассеченной левой брови до нижней губы, было испещрено синяками.

Бауман открыл дверь и позвал охранников, запятнанный кровью носовой платок все еще обматывал его разбитые костяшки. Майкла, почти бесчувственного, отвязали и оттащили в камеру. Его бросили внутрь на мокрое сено, и дверь заперли.

— Галатинов! — Лазарев потряс его, приводя в чувство. — Я уже думал, что они тебя убили!

— Они сделали… нечто куда более плохое. — Майкл попытался сесть, но голова его упала, как налитая свинцом. Он лежал на чьем-то теле. На холодном, бездыханном теле. — Кто это? — спросил Майкл, и Лазарев ему рассказал.

Пули из автомата донесли милость божью. И еще был ранен француз, он лежал, скрючившись и тяжело дыша: пуля попала в живот. Лазарев, датчанин и другой пленный — немец, стонавший и плакавший без умолку, — избежали ранений, если не считать порезов от осколков камня. Четырнадцатилетняя девушка в конуру не вернулась.

Больше они ее не видели. В какой-то момент в течение следующих восьми часов — во всяком случае, так показалось Майклу, хотя чувство времени у него нарушилось — француз испустил последний вздох и умер. Охрана кинула им очередную маленькую буханку хлеба и дала еще раз зачерпнуть бачком из ведра, но трупы они оставили среди живых.