Час волка

Доктор Стронберг стал было уходить, но остановился в дверях и сказал:

— Интересное у вас, однако, родимое пятно. Я никогда ничего подобного не видел.

— Родимое пятно? — спросил Майкл. — Какое родимое пятно?

Стронберг казался озадаченным.

— Ну, которое под левой рукой.

Майкл поднял левую руку и от изумления замер. От подмышки до бедра шла полоска гладкой черной шерсти. Волчья шерсть, догадался он. При таком напряжении организма и мозга он не полностью выполнил обратное превращение с тех пор, как выбрался из Фалькенхаузена.

— Невероятно, — сказал Стронберг. Он наклонился, чтобы разглядеть волоски поближе. — Это загадка для дерматологов.

— Наверное, — Майкл опустил руку и прижал ее к боку.

Стронберг мимо Чесны прошел к двери.

— С завтрашнего дня мы будем давать твердую пищу. Немного мяса в бульоне.

— Не хочу я никакого проклятого бульона. Я хочу ростбиф. Страшно соскучился.

— Ваш желудок к этому еще не готов, — сказал Стронберг и вышел из комнаты.

— Какой сегодня день? — спросил Майкл у Чесны, когда доктор ушел. — Дата?

— Седьмое мая. — Чесна подошла к окну и загляделась на лес, лицо ее омывал полуденный свет. — В ответ на ваш следующий вопрос скажу, что мы в доме нашего друга в сорока милях к северо-западу от Берлина. Ближайшее селение — маленькая деревушка с названием Россов — в одиннадцати милях к западу. Так что здесь мы в безопасности, можете отдыхать спокойно.

— Я не хочу отдыхать. У меня есть задание, которое нужно выполнить. — Но как только он сказал это, он почувствовал, как то, что ввел ему Стронберг, стало действовать. Язык у него онемел, он опять почувствовал сонливость.

— Четыре дня назад мы получили шифровку из Лондона. — Чесна отвернулась от окна, чтобы видеть его. — День вторжения назначен на пятое июня. Я радировала в ответ, что наше задание не завершено и что успех вторжения может быть под угрозой. Я пока еще жду ответа.

— Мне кажется, что я знаю, что такое Стальной Кулак, — сказал Майкл и стал излагать ей свою гипотезу о «летающей крепости».

Она внимательно слушала, с бесстрастным лицом, не выражая ни согласия, ни несогласия.

— Я не думаю, что самолет спрятан в ангаре в Норвегии, — сказал он ей, — потому что это слишком далеко от побережья вторжения. Но Гильдебранд знает, где самолет. Нам нужно попасть на Скарпу… — в глазах у него стало туманиться, во рту чувствовался сильный привкус лекарств, — …и выяснить, что же изобрел Гильдебранд.

— Вы никуда не можете ехать. Не в таком состоянии, в каком вы находитесь. Будет лучше, если я сама подберу людей и доставлю их туда самолетом.

— Нет! Послушайте… ваши друзья могут быть хороши, чтобы ворваться в лагерь для пленных… но Скарпа будет много крепче. Вам для такой работы нужен профессионал.

— Вроде вас?

— Именно. Я смогу быть готовым к поездке через шесть дней.

— Доктор Стронберг сказал — две недели.

— Его слова ни черта не стоят! — Он почувствовал прилив злости. — Стронберг меня не знает. Я буду готов через шесть дней… при условии, что у меня будет мясо.

Чесна чуть улыбнулась.

— Верю, что вы говорите серьезно.

— Да, серьезно. И больше не надо мне никаких успокоительных или что там мне упорно колет Стронберг. Понимаете?

Она помолчала немного, обдумывая. Потом:

— Я скажу ему.

— И еще одно. Вы… учитывали возможность… что между этим местом и Скарпой мы можем нарваться на истребители?

— Да. Я иду на такой риск, вполне сознавая его.

— Если нас собьют, то нам все равно тогда придется падать подожженными. Но вам нужен второй пилот. У вас такой есть?

Чесна покачала головой.

— Поговорите с Лазаревым, — сказал Майкл. — Вам он может показаться… интересным.

— Это животное? Он — летчик?

— Хотя бы просто поговорите с ним. — Веки Майкла тяжелели. Трудно было сопротивляться помрачению зрения. Лучше не сопротивляться, а отдыхать, подумал он. Отдыхать, а завтра тогда уже сопротивляться.

Чесна оставалась у его кровати, пока он не уснул. Лицо ее смягчилось, она потянулась, чтобы потрогать его волосы, но в этот момент он повернулся на другой бок, и она убрала руку назад. Когда она узнала, что его и Мышонка схватили, то чуть с ума не сошла от волнений, и вовсе не потому, что боялась, что он выдаст секреты. Увидев его появившимся из леса — грязного и всего в синяках, с лицом, запавшим от голода и испытаний в заключении, — она чуть не упала в обморок. Но как же он нашел их по следам в лесу? Как?

Кто вы? — мысленно спросила она спящего. Лазарев спрашивал, как дела у его друга «Галатинова». Русский он или британец? Или какой-то другой, более редкой национальности? Даже в изнуренном состоянии он был красивым мужчиной — но было в нем что-то от одиночества. Что-то потерянное. Всю свою жизнь она воспитывалась со вкусом серебряной ложечки во рту; это был человек, познавший вкус земли. В разведслужбе было железное правило: не поддаваться чувствам. Невыполнение этого правила могло привести к неописуемым страданиям и смерти. Но она устала, так устала быть актрисой. А вести жизнь без чувств было тем же, что играть роль критика вместо публики: в том не было удовольствия, только сценическое искусство.