Чаша гладиатора

Мы-то в него верили, а он, понимаешь, народу доверия не оказывал. А в народ верить надо, иначе такое получится, что и...

Он отмахивается и глядит в другую сторону, отвернувшись.

- Слушай, Богдан,- осторожно начинает снова Артем,- как же ты после простил все?

- Кто же так вопрос ставит? Кому прощать?

- Ведь я так мыслю, Богдан. Я вот виноват перед народом, но надежду имею все-таки, что простят меня в конце концов. А ведь перед тобой все виноваты, выходит, раз ты безвинно пострадал. Кто тебя со всеми рассудит? - Плохо ты мыслишь? - резко останавливает его Богдан.- Ерундовина это, брат! Странное твое рассуждение. И в корне неверное, скажу тебе. Что за разговор это? Как так можно рассуждать? Скажи, пожалуйста... Весь народ, мол, передо мной виноват. А я сам что? Я не народ? А кто я? Слава богу, в партии с восемнадцатого года. И заметь, между прочим, восстановлен вчистую, с полным зачетом стажа. Я тебе так скажу... Нет, погоди, я уж все скажу, чтобы нам после не ворошить в низу самом... Ты вот спрашиваешь: простил ли я? А я не поп, чтобы грехи отпускать.

- Ты извини, если что не так сказал...- говорит Артем.

- Да нет,- с досадой прерывает его опять Богдан,- сказал ты так... Подумал неверно. Я не из тех, кто себя этой обидой отравил. Обида у таких все соки живьем в душе выпарила, так и ссохлись. А я по-другому рассуждаю. Я вот для Галины без вести пропадал, числился в таких. Но сам-то о себе по-другому понимал. Я-то для себя знал, где я и кто я. Меня, помнишь, еще в старые годы завалило раз. Четверо суток тогда с самим стариком Шубиным с глазу на глаз оставался, но знал - пробьются ко мне люди. И не слышал их, а верил, что пробьются. Я веры в народ ни минуты не терял.

- Черт-те вас знает! - восхитился Незабудный.- Из какого состава вы тут все сделаны?

- Состав тот же, только крутой замес мы дали.

- Ну и что же, считаешь, все уже совсем хорошо, как надо?

- Нет, если кто тебе так станет брехать,- не верь. Жизнь мы налаживаем по-человечески. То правда. Многое уже помаленьку достигли, но, конечно, не хватает нам еще, ой-ой! Сам убедишься. Все с боем ведь брать пришлось. А потом Гитлер поразорял. Но мы его, как говорится, сами и прикончили. Да жаль, погибло народу много хорошего. Сын у меня, Артем, был настоящий человек. Вон в той школе учился, что теперь его именем назвали. Уже начальником участка шахты работал. А попутно пилотаж освоил в районном аэроклубе. Сразу, с первых дней, в воздух, в бой. Тринадцать звезд на фюзеляже. Героя дали. Потом сбили его. После ранения приехал к жене на поправку за Урал, к Марине. Тоже была хорошая. Верный человек и удивительной душевности какой-то. Любили они друг друга... Глядеть было радостно на них. А вот не выдержал. Вернулся. Пошел в партизаны. Его по здоровью в армию не приняли, так он пробился. Ну, а дальше ты лучше меня знаешь. Последний ты его видел, а не я. А Марина его в эвакуации жила с Галей. Условия тяжелые, цехи нетопленные, мороз... Ну и осталась у нас Ксанка на руках одна. А я-то сам в этих краях скрывался. В подполье.

Досталось тогда нашей Галине, ох досталось. И работала, и внучку маленькую выхаживала, ведь совсем лялька-то была маленькая. Но сберегла все-таки ее Галина. А без нее бы, без Ксанки, и дом бы у нас запустел. Видал, какая девчонка выравнивается и умишком не отстает. Вылитая Григорий. А иногда глянет - Марина!

Они идут некоторое время молча.

"Ксанка, Ксанка,- думает про себя Богдан,- Ксения-полухлебница, как дразнили ее когда-то. С задумкой девчонка, и не поймешь сразу, что у нее там на сердчишке. Как она вон зажглась и сгасла сейчас. Ведь и не знала никогда отца, а все им живет - и славой его и памятью. Живая, горячая душа! Тихонькая она на вид, а робости ни в чем нет. Верно Галина говорит: "Ксанка у нас как свечечка горит, светит, теплится ровненько, а вдруг - фырк-фырк и затрепещет, растрещится, аж искорки брызнут..."

Он стал вспоминать, как застенчивая, тихонькая Ксанка решалась иной раз на поступки отчаянные, а то и диковатые... "Нет, это не своенравие,- думал Богдан,- это решительность, порыв. Вот как тогда со щенком Гавриком".

Наталья Жозефовна не велела брать собачонку в комнату, где спала Ксанка,глисты еще заведутся. И Гаврика заперли в сарай.

А ночью была гроза. И щенок так выл, что слышно было сквозь гром. И тогда Ксанка, ей было лет семь, тихонько вылезла в окно, пробралась под ливнем в сарай и притащила к себе в комнату щенка. Так и застали их утром под одним одеялом. А подушка вся в грязи.