Чаша Мараканы

По окончании матча с мексиканцами отведенная бразильской команде раздевалка «Мараканы» бурлила восторгами. Бронзовые мыльные «три-кампеоны» роняли белую пену на лакированные штиблеты спустившихся с трибуны почета чиновников СБД. Нервные репортеры бесцеремонно расталкивали мексиканских дипломатов, пришедших поздравить победителей. Долговязый Авеланж, скривив в снисходительной улыбке уголок тонкогубого рта, принимал поздравления и удовлетворенно покачивал головой. Его застывшее лицо сохраняло обычное выражение холодной учтивости.

Кто-то обнимал Загало, кто-то дружески толкал под ребра Жерсона, кто-то пытался изображать хмельные пируэты самбы. Склонившись над млеющими в гигантских горячих ваннах чемпионами, репортеры хватали у них лихорадочные интервью, водя разнокалиберными микрофонами от носа к носу.

А неподалеку от входа, стараясь держаться подальше от эпицентра всех этих катаклизмов, стоял безразличный ко всей этой суете грузный человек.

Глаза его серьезно и внимательно разглядывали происходящее, а на усталом лице застыла, словно забытая, улыбка. Она постепенно исчезала, просачиваясь сквозь глубокие морщины мясистых щек. Но каждый раз, когда мимо него проходил кто-то из футболистов, улыбка возвращалась.

– Ба! Да это сеньор Висенте!

– Как живете, сеу Висенте? – Рады вас видеть…

Ему пожимали руки Тостао и Жаир, его хлопали по плечам Пеле и Карлос Альберто.

Его приветствовали только футболисты. Чиновники СБД равнодушно проходили мимо. Снующие туда-сюда репортеры не обращали на него внимания. Грузный старик олицетворял для них прошлое. Неприятное прошлое, о котором не хочется вспоминать. Репортеры ищут новость, событие, сенсацию. А этот человек, который на протяжении долгих лет был самой сенсационной новостью и самой новой сенсацией, сегодня уже не был способен, не мог взволновать читателей газет, жаждущих унюхать запах крови и ощутить кислый привкус порохового дыма, струящийся с газетных полос.

Я знал этого человека только по фотографиям.

И, увидев его, замер. Я понял, что присутствую при историческом событии, которое не смогли оценить бразильские репортеры, занятые смакованием животрепещущих подробностей только что закончившегося матча, и футбольные чиновники, столпившиеся вокруг натягивавшего свои небесно-голубые брюки Пеле. Я понял, что на моих глазах происходит возвращение Висенте Феолы, его первая после 1966 года встреча со своими бывшими питомцами. Первая встреча с тех пор, как в холодном лондонском аэропорту он расстался со своей только что побежденной командой, возвращавшейся с опущенной головой на родину. Они возвращались тогда в Рио, а он оставался в Европе, желая отдохнуть немного от сумасшедшей горячки последних месяцев, от нервотрепки, от тяжелого потрясения, вызванного ливерпульской катастрофой.

Он оставался лечиться и только через несколько месяцев тихо вернулся домой, в Сан-Паулу, никем не встреченный, не узнанный, не вспомянутый. Его имя было вычеркнуто из штатных ведомостей СБД и из сердец безжалостных торседорес, которые всегда требовали от него только одного: победы!

Я подошел к нему и представился, сказав, что давно ищу случая побеседовать с ним. Феола добродушно улыбнулся и развел руками:

– Я с радостью поговорил бы с вами, но, к сожалению, через несколько минут прямо отсюда еду на аэродром, чтобы улететь в Сан-Паулу… – он посмотрел на часы, – с одиннадцатичасовым самолетом.

Если не ошибаюсь, после этого рейса «воздушный мост» закрывается, и мне, если я опоздаю, придется сидеть в Рио до утра.

Он снова улыбнулся, словно извиняясь за то, что у него нет времени. А потом добавил:

– Но если вы сможете когда-нибудь приехать в Сан-Паулу, то я к вашим услугам.

Через несколько месяцев я приехал в этот суетливый и шумный город на чемпионат мира по баскетболу среди женских команд и в первый же относительно свободный день отправился в городскую штабквартиру клуба «Сан-Паулу», которая находилась по соседству с отелем «Инка», на шумной и дымной авениде Ипиранга, между слепыми стенами многоэтажных автоматических гаражей неподалеку от убогого театра-варьете «Сантана». Я знал, что Феола очень занят работой, и надеялся урвать у него хотя бы десяток минут для небольшого интервью. Обычного интервью: «Ваше мнение об итогах мексиканского чемпионата? А теперь – несколько слов о ваших планах на будущее. Благодарю вас, извините, до свидания».

Феола не забыл данного в Рио обещания. Он закрыл дверь своего рабочего кабинета и попросил секретаршу никого не пускать. Мы просидели с ним два часа в этот день, а затем, на следующий день, отправились на стадион клуба, который, если бы не было «Мараканы», был бы крупнейшим стадионом мира.

феола рассказывал мне о своей жизни, рассказывал щедро, словно ему нужно было излить что-то накопившееся в душе человеку, совершенно ему незнакомому, не бразильцу, постороннему свидетелю, который слушал бы его, «добру и злу внимая равнодушно», не накладывая на его, Феолы, суждения и оценки собственных, грустных или радостных, воспоминаний, оставивших шрамы в душе каждого бразильца.