Чаша отравы

Так продолжалось некоторое время. Леденящий душу ужас не покидал Белякова, мучительно пульсировал, терзал, выворачивал всё его существо.

И вдруг он увидел свет. Слабый, но всё же на фоне абсолютной черноты заметный.

Беляков вспомнил его. Это был тот самый свет, что лучился тогда, в его первом видении, над крематорием, где заживо сжигали коммунистов и прочих левых. Обратившись дымом, они уходили в небо, туда, в это странное сияние. Неземное, завораживающее. Такое явно родное для них, принимающее в свои объятия мучеников за народ, словно их небесная коммунистическая отчизна. Тот СССР, который никакими законами, даже самыми жесткими, нельзя «запретить на территории России». Ибо над той территорией Орден не властен.

И этот неземной, непонятный свет с самого начала сильно озадачил, смутил и напугал Белякова. Он и тогда понял, и сейчас повторно почувствовал, что не ему светит это сияние. Оно ему — чуждо, оно — никогда не примет генерала армии.

Свет постепенно разгорался, как утренняя заря. Но это была не заря.

Беляков со страхом ждал.

Вдруг в лучах этого сияния возник образ совсем молодой красивой женщины. С широкими синими глазами. Она смотрела прямо на него. Смотрела, не мигая. Смотрела строго. Но было в этом взгляде еще и недоумение, и интерес исследователя, и даже какая-то уничижающая жалость. И это последнее было, пожалуй, страшнее всего.

— Ты кто? — наконец, «спросил» Беляков.

— Я Отражение.

— Отражение чего?

— Многого. Надежд и волнений. Мечтаний и дерзаний. Стремлений и озарений. Переосмыслений и преодолений. Всего того, с чем связано Восхождение человечества.

— А я тогда кто? — непроизвольно вырвался у Белякова мысленный, в чем-то явно глупый, вопрос.

И он был услышан.

— Ты раб.

— Раб кого?

— Раб низменных страстей и падений. Служитель Черного Света, пытающегося погасить и поглотить всё живое, разумное и любящее.

— Почему? Я служу Порядку и Власти.

— Ты служишь Тьме.

Беляков ничего не ответил. На некоторое время затянулось молчание.

— Зачем, зачем убил ты товарища своего? — вдруг «послышался» новый вопрос, исходящий от этой девушки в обрамлении неземного сияния.

Генерала армии пронзила новая волна ужаса.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой самый первый раз. Когда ты начал служить Тьме.

И вновь, как и тогда, Беляков пережил тот удар. То страшное столкновение его самосвала с летящей по шоссе «чайкой».

За месяц до этого, в начале сентября восьмидесятого, его приняли в КПСС. Одним из рекомендующих был его благодетель, генерал-полковник КГБ Владислав Волин.

«Товарища своего»... В этом смысле, получается...

— Зачем ты это сделал? Зачем вы все это сделали? Зачем вы отреклись от Первородства? Зачем вы погасили Пламя Очищения и Освобождения? Зачем вы ввергли Восходящих обратно в Пропасть Инферно?

— Так было нужно, — машинально ответил Беляков.

— Кому нужно?

— Нам.

— Зачем?

— Чтобы Силой навязать всем людям нашу Власть. Чтобы совершать Устранения, предавать Смерти тех, кто дерзнет нам перечить. Чтобы самим наслаждаться Жизнью, пребывать в Неге. Всегда. Без конца. Во веки веков.

Мысли нельзя было скрыть. Нельзя было обмануть. Нельзя было что-то утаить от этого света.

— Ваша Нега — это Отрава для всех остальных. Этот яд обильно исторгается из вас. Вы разрушаете само мироздание своей ложью и ненавистью. Своим смертоносным Черным Светом вы отравляете Свет жизни, разума и любви. Вы отвергли Сияние Восхождения. То, что вы совершили, не имеет даже названия, потому что такого еще никогда не было в человеческой истории. Вам нет прощения — и никогда не будет. Ту Отраву, которую вы приготовили, вы отведаете сами. Та Тьма, которой вы служите, поглотит вас самих. И вы будете пребывать в ней недвижимые, объятые ужасом, не видя ни малейшего проблеска. Всегда. Без конца. Во веки веков.

— Нет! За что? За что? Не надо! — «закричал» Беляков.

И вдруг промелькнула в этот «судный час» отчаянная мысль-воспоминание... о песне из тех самых годов. О песне-мольбе, песне-обращении — очевидно, к тому, что олицетворяет вот это самое сияние. Тем более что лицом эта странная девушка очень напоминала ту, в которую были влюблены мальчишки второй половины восьмидесятых...

— «Прекрасное Далёко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь...»

Жалость во взоре собеседницы стала уже явной и преобладающей.

— Жестокость исходит от вас же. Она же вас и сразит.

Девушка взглянула на генерала армии в последний раз и исчезла.

Сияние погасло.

И начальник КОКСа остался во тьме.

Неистовый, нечеловеческий ужас начал прожигать его насквозь.

Но не было возможности даже закричать. Только мысленно взывать. И никто его, конечно, не слышал. Полное, абсолютное, безнадежное одиночество. Одиночество отвергнутого и падшего.

И так продолжалось, как казалось Белякову, невыразимо долго. Уже должны были выгореть все звезды во Вселенной — а его всё так же терзал мучительный ужас. Ужас без конца. Время словно остановилось...

— ...Андрей, Андрей! Ответь! — послышался откуда-то голос девочки-подростка.