Чаша терпения

За семеновским мостом он свернул с дороги и побежал вдоль арыка, все еще не переставая искать глазами то, что ему непременно надо было найти. Внезапно он снова остановился, выворотил из земли большой камень, который еле уместился в руке, и теперь пошел спокойно, шагом.

Туган был рядом. Но там стояла странная тишина. Не было слышно плеска и шума воды, переливающейся через верх плотины в чужой арык.

Аникин понял, что плотина разворочена. Гнев опять схватил его за горло, и Аникин опять побежал.

Уже у самой воды он заметил человека, сидящего к нему спиной на корточках. Человек этот то ли пел вполголоса, то ли что-то бормотал самому себе, а может — воде, и не услышал сзади себя шагов. Когда, наконец, он услышал их, хотел встать и уже обернулся, Аникин с налету, еще не успев ничего сказать, размахнулся и ударял сидящего камнем по голове. Он рукой почувствовал, как тюбетейка на голой бритой голове глубоко и страшно вдавилась под камнем в какую-то жидкую мякоть, и закричал:

— Это кто же тебе дал право, а?! Кто разрешил воду воровать, а? Скажи?!

Но человек, так и не успев подняться, мешком, молча повалился Аникину под ноги.

— Ты чего?! — закричал опять Аникин, но вдруг вспомнил, что он сделал, поглядел на камень, который все еще держал в руке, и бросил его в воду.

— Ну ладно, земляк, вставай. Я ведь тебя не сильно… И не хотел вовсе… Вставай… — сказал Аникин и внезапно почувствовал, что ему не нужна ни вода, за которой он так яростно гнался, ни чужое богатство, ни злость, клокотавшая в нем всю жизнь, ни даже этот воздух, которым он сейчас дышал! Сейчас нужно было только одно: чтобы этот человек встал. Встал и заговорил. Закричал. Заругался. Ударил Аникина сам!

Но он лежал на земле, как куль, скорчившись, и не поднимался. Даже не шевелился. При свете луны было хорошо видно, как темная густая лужа все шире расползается вокруг него.

— Ой-бой!.. Ой, алла… Ой, алла… — вдруг испуганно сказал кто-то рядом.

Аникин поднял голову. В двух шагах от него стояли двое рослых парней в тюбетейках, оба в белых штанах и в белых рубахах, подпоясанных синими бельбагами, и Аникин вспомнил, что смутно видел их вдали, когда подбегал к плотине, вспомнил еще, что сначала хотел ударить этого, сидевшего на корточках у самой воды, а потом погнаться за теми.

— Ой, алла!.. Ой, алла!.. — повторяли они все громче.

— Ну чего вы?.. Чего?.. Ну ударьте меня! Убейте тоже, — негромко сказал им Аникин.

Но они запричитали оба во весь голос и пустились по широкой тропе вдоль арыка в кишлак.

— Аникин… это ты? — спросил Дворянинов, запыхавшись. — Что ты наделал?

Аникин молчал.

Вслед за Дворяниновым подбежали Неделька, Стригунов, Коткин, Стуликов, а позади них бежали еще.

— Это из-за чужой-то воды? — сказал Дворянинов. — Как же это ты, Аникин?

— Они сейчас нас в прах разнесут, всю Ореховку, — сказал Стуликов.

— Пусть меня убьют. Убьют меня — и шабаш… Расчет, — безразлично сказал Аникин. — Пусть на кол посадят, пусть чего хотят делают. Моя вина — я и ответчик.

— Что тут за катавасия? — подбегая и шумно дыша, спросил Брутков.

Ему никто не ответил. Все молча, медленно посмотрели на него.

— Ну? Чего тут, спрашиваю, стряслось? Чего молчите? — грубо продолжал Брутков, словно разрубал топором эту мертвую тишину.

Растолкав руками и плечами столпившихся односельчан, продолжавших стоять молча, Брутков вышел в круг, освещенный луной, тронул сапогом обмякшее скорченное тело, легонько хлестанул его плеткой по голым ступням, и все снова посмотрели на него и на его плетку, висевшую на руке.

— Кто таков?.. — спросил он, обводя всех взглядом.

— Да Балтабай… Балтабай, — сказал вдруг Аникин, — самый беднеющий человек у них в кишлаке… Да разве я знал, что это он? Знал бы, так не стал бы и трогать.

— Зачем ему вода-то спонадобилась? — сказал Дворянинов. — У него, у бедолаги, и земли-то своей не было.

— Не иначе, волостной подослал, либо мулла, — сказал Неделька. — Богатеи. У них землищи-то… ай-яй, сколько десятин!

— А тебе кто запрещает ее иметь? — низким зловещим басом спросил Брутков.

— Чего? — в свою очередь спросил Неделька.

— Землю-то кто не велит тебе иметь?

— Да вот, к примеру, ты не велишь, — смело сказал Неделька, взглянув на Бруткова.

— Ну… ты, Неделька, вот что… Не время сейчас об этом, — вмешался Дворянинов. — Что с человеком-то? Может, он еще жив?

— Вспомнишь вот Надежду-то Сергеевну. И не раз вспомнишь, — вздохнул кто-то из мужиков.

— Братцы… земляки… — посмотрев на хмурые строгие лица односельчан, воскликнул Неделька, внезапно бросив спорить с Брутковым. — Так ведь теперь есть медицинский пункт в Новом Сарае.

— А кто там фельдшером-то?.. Не Малясова? — спросил кто-то из мужиков.

— Не Малясова, но тоже вроде нее… человечнейшая женщина… фамилия вот у нее…

— Ягелло, Маргарита Алексеевна, — сказал Дворянинов. — Поезжай, Неделька, за ней.

— Да что вы об чем толкуете, — опять вмешался Брутков. — Сбросить вон его в арык и нехай плывет. Молодец Аникин… Так их и надо, азиатов некрещеных…

— Погоди. Это вот не они ли идут всей гурьбой? — тревожно сказал Неделька.