Чаша цикуты. Сократ

   — Ты полагаешь, что афиняне приговорят меня к смерти?

Периклу не хотелось отвечать утвердительно. Наоборот, хотелось сказать, что заслуги Фидия перед Афинами так велики, слава так необъятна, а ниспосланный ему богами дар столь значителен и прекрасен, что на чаше смерти не окажется ни одного камешка, а чаша оправдания и жизни будет переполнена ими... Так и случилось бы, когда б афиняне руководствовались в своих поступках истинами, а не страстями. И тем больше они следуют страстям, чем больше свободны. Свобода — благо для разумных.

   — Да, афиняне приговорят тебя к смерти, — резко сказал Перикл и посмотрел Фидию в глаза — не ранили ли его эти страшные слова.

Нет, не ранили. Фидий отпил глоток вина, бросил в рот щепотку сыра, прожевал его и спокойно сказал:

   — Смерти я не боюсь. Страшен позор: ведь меня обвиняют в том, в чём я невиновен. Менон утверждает, что я похитил часть золота, которое было отпущено на изготовление одежд для статуи Афины Парфенос. Но я не взял ни дарика, это легко проверить: ведь все одежды Афины можно снять и взвесить.

   — По нашим законам статую Афины разбирают и чистят только накануне Великих Панафиней[19], до которых ещё три года, — возразил Перикл. — Теперь же никто не прикоснётся к одеянию богини.

   — Но ради истины! — возмутился с молодой горячностью Сократ.

   — Законами устанавливается не истина, а порядок, — ответил Перикл. — Судьи поверят Менону: он помощник Фидия, он всё видел, лопнули бы у него глаза! За что он мстит тебе, Фидий?

   — Менон? За то, что я не получал за работу ни обола[20] и ему не платил. Теперь ему заплатили за клевету наши враги. Ничтожный человек! — махнул рукой Фидий и закашлялся.

   — Испей вот этого, — предложил Фидию Эвангел. — Это подогретое вино, оно облегчит тебе грудь. Я нёс этот кувшин в овчине.

   — Ты балуешь меня, добрейший Эвангел, — сказал Фидий, выпив предложенного вина. — И тёплое, и сладкое, и ароматное, потому что с мёдом и травами.

   — Согрето по настоянию Аспазии. Она же влила в него мёд, собранный пчёлами на горных лугах Гиметта[21], и настой из самых лучших и целебных трав.

   — О! — воскликнул Фидий. — В таком случае это напиток бессмертия!

Перикл не знал о том, что тёплое вино велела принести для Фидия Аспазия. Теперь же, услышав, что сказал Эвангел, обрадовался его словам: они, кажется, были весомее тех, что услышал Фидий об Аспазии раньше из его, Перикловых, уст. Умна Аспазия, но добра и равно ценит в других послушание и независимость.

Вошёл стражник и сказал, что в соседнем! камере умирает узник и просит перед смертью кружку вина.

   — Отнеси ему мою, — предложил Фидии. Скажи ему: от Фидия, от брата его но несчастью.

   — Отчего умирает узник? — спросил Софокл. — От какой болезни?

   — Он нанёс себе рану и истёк кровью, — ответил стражник. — Говорит: «Надоело сидеть в тюрьме, веселее бродить по царству Аида».

У Эвангела не нашлось в корзине ещё одной кружки, чтобы предложить её Фидию взамен той, что взял тюремщик. Пришлось ждать его возвращения и лишь после этого продолжить трапезу. Едва стражник удалился, вернулись к прерванному разговору.

   — Ты говоришь о том, что может случиться, а не о том, что должно случиться. Конечно, может случиться, что по настоянию суда или по решению экклесии будет взвешено облачение Афины Парфенос, что нам удастся выполнить такое решение. Может случиться, что ты докажешь суду, будто на щите Афины Парфенос изображены тобою не я и ты, а неведомые воины, сражающиеся с амазонками. Всё это возможно. Но только возможно. А если ничего такого нам доказать не удастся? — спросил Перикл. — Что тогда?

   — Тогда — смерть, — ответил Фидий.

   — Ах, Фидий, — шумно вздохнул Софокл. — Зачем ты изобразил себя и Перикла на щите Афины?

   — Затем, что нашими трудами она создана и существует!

   — Нет, — возразил Софокл. — Народ думает, что вдохновением богини, и только им, создан её образ, что и ты и Перикл были лишь инструментами её божественной воли, как резец, как молоток, как топор. Пристало ли резцу или топору заявлять о своём авторстве?

   — Да! — не задумываясь ответил Фидий. — Я думаю, что это угодно и богам. Как я горжусь работами моих учеников, так и боги гордятся тем, что нерукотворное создаётся руками людей, созданных ими.

   — Ты скажешь это судьям, учитель? — спросил Сократ.

   — Вот! — Фидий обрадовался тому, что Сократ напомнил о себе. — Он, этот Сократ, изваял для Парфенона козлоногого Силена[22], и этот Силен похож на него самого. Думаю, что и Силен доволен, и боги весело смеялись, когда Сократ извлёк из благородного мрамора своё лицо.

   — Два своих лица он извлёк из Ксантиппы совсем другим способом, — засмеялся Софокл, но тут же стал серьёзным и обратился к Периклу: — Что делать? И что можно сделать, чтобы тебе самому не оказаться на скамье подсудимых?