Часовые любви

Она чувствует, как этот немец тоже запал на нее, да и она не прочь. Зачем ей эти свинские сношения на рабочем столе с Афанасьевым или эта небрежная любовь, походя знаменитого чемпиона Вовы? Вот он ее настоящий обожатель, сидит напротив, опрятный, одетый в красивый костюм, хорошо пахнущий иностранец. И ее тоже тянет к нему.

Она дарит ему одну из самых своих многообещающих улыбок, которая таит в себе откровенный призыв к близости.

Он не может выдержать ни ее взгляда, ни многообещающей улыбки и нервно закуривает.

— Может быть, закажем еще? — Людвиг показывает на пустой графинчик.

Официант тут как тут.

— Только не напивайся, — наставлял ее Афанасьев. — Напившаяся баба лишнего болтанет, а потом… сама понимаешь.

— Что лишнего? Я ведь никаких тайн не знаю, — возражала Маша.

— Ну о том, например, что тебе денег не хватает. Они, — начальник многозначительно показал на потолок, — знаешь, потом суммируют и про то, что нам плохо живется, и про все такое.

— Мне хорошо, всего хватает, — рассудительно произносит подчиненная.

— Вот поэтому я тебе его и доверил. Этого Людвига, как его там, Бетховен хренов. Ты за ним присмотри.

— Не умею я присматривать, он ведь взрослый… — подозревая, что шеф хочет ее во что-то втянуть, слабо сопротивляется Маша.

— И в болтовню про пакости всякие с ним не вступай, — не обращая внимания на ее отказ, продолжал начальник.

— Про какие пакости?

— Про разврат. Слышала о таком? У них он пышным цветом на Западе. Нам такого не надо! Ты хоть и совершеннолетняя, но еще мала! — Степан Степанович игриво пролез рукой под юбку, пробуя ущипнуть за ягодицы.

— Да зачем он мне? — уворачивается от постылых ласк Маша. Как и подобает комсомолке, она гордо поднимает голову. — Я… — ей хотелось произнести: не такая. А то, что с ним, толстым, безобразным, липучим, соглашается, так потому, что деться некуда.

Об Афанасьеве ходили легенды как об известном бабнике. Ни одну сотрудницу не пропустил. А друг Машиного отца так долго устраивал ее в эту организацию. С немецким теперь никуда! Теперь только английский в почете!

— Э-э, — понял ее шеф, — я не об этом. Ты, наоборот, если чего, то не отказывайся.

— Чего, если чего? — совсем запуталась Маша.

— Не маленькая, соображай. Страсть у тебя на морде написана. Через край бьет. Мужики таких любят. Если бы не это, сама подумай, зачем бы я на тебя… польстился? Ни кожи ни рожи! Худая, не за что ущипнуть.

Рассердившись сам на себя, что не смог подчиненной правильно объяснить задачу, шеф умолк.

Мария и вправду была худой и не очень-то заметной. Вещи не купишь, все висит как на вешалке. Но было в ней что-то такое, во взгляде что ли, ни один мужчина не пропустит. Потому что у нее эмоции через край бьют. А это мужики чувствуют. И этот Людвиг тоже чувствует. Да и она, как назло, запала на него. Понятное дело, она ведь не кукла какая-нибудь деревянная, и ей человеческие отношения нужны. А он, этот иностранец, такой ласковый, такой нежный, на пальцы ее дышит, припал к ладошке, так что внизу живота захолодело и она не может справиться со своим желанием. Приятно, когда тебя так ласкают. Останавливает одно, укатит он в свою Германию, а ей опять… анализы «на мышку» сдавать.

— Ну так что? — подняв рюмку, налитую из только что принесенного запотевшего графинчика, произнес немец. — Теперь я предлагаю выпить за нас!

— За меня и за вас вместе, — сказала Маша, осушив рюмку до дна.

Громко заигравший оркестр поднял ее с кресла.

— Мне хочется с вами потанцевать, — потянула она Людвига на площадку к оркестру.

Он поддался. Маша двумя руками обняла его за шею и, прилипнув всем телом, повисла, уткнувшись в мягкую шерсть пиджака. Ей было приятно и хорошо, она чувствовала его всего-всего. И ни какой он не враг! Доверяет она ему. Гори огнем этот ее похотливый, лживый шеф!

Людвиг, осторожно отодвинув от себя девушку, напрягся, ощущая, что так долго не выдержит. Однако оркестр распалял с неистовой силой. Саксофонист виртуозно солировал. Душещипательная мелодия пробирала до костей. Вступивший за саксофоном пианист, глядя на худенькую девушку с длинными, до плеч, распущенными волосами и элегантного иностранца, запел что-то о портовой девочке из Нагасаки.

— «У не-ей-ей такая маленькая грудь, — гудел он в микрофон, — А губы, губы алые, как маки. Уехал капитан в далекий путь, Оставив девушку из На-а-га-а-саки!»

— Пойдем ко мне наверх, — зашептал ей в ухо Людвиг.

Оторвавшись от грез, она подняла на него глаза и на секунду очнулась.

— Нет-нет, мне нужно домой! Завтра с утра на работу.

— Я тебя освобождаю от работы, можешь не ходить, — жарко зашептал ей в ухо Людвиг.

— Что вы!

— Ничего! Ты же работаешь на меня?

— Нет. Меня послали к вам. Я работаю на свою страну.

От досады немец остановился.

— Тогда пойдем есть десерт, — сухо отодвинул он от себя переводчицу.

— И кофе, — согласилась Маша.

— Если пожелаешь.

— Желаю, — томно протянула она.

За столом он, не в состоянии успокоиться, положил ей руку между коленями. Она сжала худенькие коленки.

— Маша. Мама тебя зовет так? — Не выдержав, он обнял ее.

Девушка доверчиво прильнула.