Часовые Вселенной

— Пока не знаю. Но все равно свалю. Не гнить же здесь заживо, — Он с надеждой ожидал чего-то от собеседника — например, что и другие чувствуют то же самое, или, может быть, едва уловимого упоминания о грядущих переменах, намека, что и он сможет принять в них участие.

Поднимаясь, ригелианин пробормотал:

— Что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много сил.

Так ничего и не открыв, он засеменил прочь.

Раздался свисток, охранники заорали:

— Меро, фаплапы! Амаш!

На этом все закончилось.

Следующие четыре недели Лиминг часто беседовал с тем же ригелианином и с двумя десятками других, получая от них кое-какие отрывочные сведения. Но все они становились странно уклончивы, стоило ему поднять вопрос об освобождении. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.

Однажды, беседуя с одним из них, Лиминг спросил:

— Почему нужно обязательно разговаривать со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, до лампочки, когда вы болтаете между собой.

— Тебе еще не устраивали перекрестного допроса. Но если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто-нибудь устроить побег.

Лиминг сразу же ухватился за милое ему слово.

— Да ведь побег — как раз то, ради чего стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, быть может, смогу помочь. Я опытный космолетчик, а это что-то да значит!

Но собеседник сразу же охладил его пыл.

— Ничего не выйдет.

— Но почему?

— Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.

— Например?

— Мы заплатили тяжелую цену за то, чтобы узнать: попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Какая-нибудь подсадная утка обязательно выдаст. Или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.

— Но ведь я-то не подсадная утка и не болван! Я не такой кретин, чтобы самому отрезать себе путь к свободе.

— Так-то оно так, — согласился ригелианин, — Да только заключение диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега — исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заварушка. Секретность — это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они ни на миг не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному космолетчику.

— Значит, я сам по себе?

— Боюсь, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.

— Что ж, тогда я распрекрасно помогу себе сам! — сердито бросил Лиминг.

На этот раз первым ушел он.

Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, фейерверк. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.

— Вам, вероятно, нравится рядиться в одежды идиота. Что же, по-вашему, я тоже идиот? Как бы не так! Меня не проведешь — вы усвоили гораздо больше, чем прикидываетесь. Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.

— Повторите, пожалуйста, — попросил Лиминг, изобразив на лице растерянность.

— Через семь дней вас будет допрашивать комендант.

— Меня уже допрашивал майор Клавиз.

— Это было на словах. А теперь Клавиз мертв, и у нас нет никаких записей ваших показаний.

Дверь за ним захлопнулась. Принесли кашу и желтушный шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки — вполне съедобная пища. Подошло время прогулки.

— Мне сказали, что через неделю меня пропустят через мясорубку.

— Не бойся, — успокоил его ригелианин. — Им ведь прикончить тебя — раз плюнуть. Их удерживает только одно.

— Что же именно?

— У союзников пленных тоже хватает.

— Да, но ведь чего не знаешь, того не жалеешь.

— Всем зангам придется крепко пожалеть, если перед победителями откроется перспектива — обменять живехоньких пленников на сгнившие трупы.

— Вот тут ты прав, — согласился Лиминг. — Для такого случая было бы неплохо заиметь девять футов веревки и услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.

— Было бы неплохо заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, и чтобы она гладила меня по голове, — вздохнул ригелианин.

— После двух лет полуголодного существования тебя еще не оставляют такие мысли? Хотел бы я увидеть тебя в лучшей форме.

— Это так, мечты, — ответил ригелианин. — Люблю помечтать о несбыточном…

Снова раздался свисток. Миновали часы напряженных дневных занятий. Снова миска эрзац-каши. Потом темнота и горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком. Кажется, время остановилось — как будто и его обнесли высокой стеной.