Часть картины

Стоп-тема, казалось бы, но они продолжали гнуть свою линию.

— Учились вы в мусульманской школе.

Сначала их мектеп располагался в здании бывшего детсада, которое смогли выбить активисты; в числе них была и ее мать. Дети не помещались в классы, учились в три смены, пока родители, обозлившись, не засобирались на митинг. Тогда администрация, разволновавшись, пообещала выделить землю под новое здание. Рабочих так и не выдали, строили сами местные, зато помогала турецкая диаспора. За лето, что она болталась на стройке, она выучила больше турецких слов, чем в школе.

— Только до старших классов, потом перевелась в обычную школу. Меня отправили туда из-за языка. Дедушка почти не знал русского. Понимал, но не говорил.

— Не говорил? Удивительно. А вы в курсе, что вашу первую школу закрыли за незаконную деятельность?

— Слышала что-то.

— Связи с иностранными организациями с крайне сомнительной благонадежностью. Прогремело хорошо так, уверены, что ничего про это не знаете?..

— Понятия не имею, что именно там происходило. За это время весь состав мог смениться — и учителя, и администрация…

— Директор, — он назвал знакомое имя, — сидел лет двадцать. С одноклассниками связи поддерживаете?

— Нет. Я не живу там пятнадцать лет.

Как часто надо повторять, чтобы они услышали?

— Но бываете регулярно.

Говорил только один из них — мужчина неопределенного возраста с бесцветными рыбьими глазами. Говорил, упорно понижая интонацию в конце, оттого каждый вопрос звучал как непреложное утверждение.

— Летом, — с силой выдавила она. Тошнота все усиливалась.

— И ни с кем не общаетесь?

— Общаюсь. С соседями, продавщицей, таксистами. Это считается?

— С таксистами, значит…

— Сервисы такси там не заработали. На болтливого водителя так просто не нажалуешься.

— И не скучно все лето без друзей?

— Все не-лето я шесть дней в неделю по несколько часов говорю на работе. Меня мутит от собственного голоса, понимаете? Я устаю от людей. Я вообще людей не люблю.

— Не любите людей, значит?

Пришлось вдавить ногти в ноющую ладонь, чтобы не выдать страх, тот самый животный страх слабого перед сильным.

— Я интроверт. И мизантроп. Это статья?

— Не дерзите. И что, всё только на наши курорты ездите? Ни в Турцию там или Египет не выбирались? В Стамбул, может быть? Популярное направление, а какие исторические связи с вашей малой родиной…

Вот и оно. Все равно узнают.

— Нет. Однажды я купила билеты на паром, но все сорвалось, потому что отменили рейсы. Деньги, кстати, не вернули.

Хорошая деталь. Правильная.

— Почему же отменили?

— Потому что… — Потому что ехать оказалось некому, промелькнуло в голове, но она отмахнулась: не время. — Потому что как раз в это время произошло присоединение.

— Воссоединение, вы хотели сказать. То есть вы собирались уехать из страны накануне?

Здесь уже очень осторожно.

— Билеты я купила еще за полгода до всего этого, понимаете? В начале года я узнала, что мы досрочно сдаем госы, к середине марта я должна была уже освободиться, а в это время дома погода не лучше, чем здесь. Вот я и решила, что можно куда-нибудь еще съездить. С родителями, — голос чуть задрожал.

— В начале года — это не за полгода.

— В начале учебного года. В сентябре. — Злость на мгновенную слабость придала ей сил.

— Так почему Стамбул? Турецкий знаете?

Отпираться бесполезно.

— Скорее понимаю. Учила его вторым иностранным. В мусульманской школе, как вы могли догадаться. — Нарываешься, нарываешься. Торопливо добавила: — Использовать не приходилось.

Зря. Показала, что понимает, к чему они все ведут. Лучше б в дурочку играла.

Рыбьи глаза сузились:

— Так почему в Турцию?

— Прямой паром, безвиз, древний город, интересная история. Тогда же никто не думал, что все так испортится.

Зря.

— Что значит «испортится»?

— Я имела в виду, поменяется… В плане перемещения…

Ей пришлось прослушать лекцию на тему вреда излишних перемещений в пространстве. «А во времени?» — чесался язык спросить, но она сдержалась. Ей и так хватало вопросов, этих бесконечных изматывающих вопросов. Куда? Зачем? С кем? К кому? Для чего? И все-таки для чего?

Тошнота билась уже не в горле, а выше, она чувствовала, как что-то склизкое, как будто живое, царапает нёбо. Хотелось выплюнуть в эти безжизненные глаза хоть что-то, поэтому и вырвалось искреннее: