Частная жизнь импрессионистов

Как ты можешь говорить, что я не хочу жить с тобой, когда я фактически решила вернуться в октябре в Париж? Снимай дом, который ты нашел, переезжай в него и готовься к нашему возвращению в октябре, – писала она ему.

Ее интересовало, почему вдруг он стал волноваться из-за того, что она живет с Моне в Ветее. Прежде его это, судя по всему, вполне устраивало. Он отреагировал лишь тем, что стал проводить еще больше времени в Париже. Так чья в том вина?

В любом случае твое поведение по отношению к мсье Моне создает очень странную и совершенно непредвиденную ситуацию, – написала она и закончила письмо словами: – С тысячей печальных мыслей…

Все то лето Ошеде и Моне избегали друг друга. Если Ошеде знал, что Моне в Ветее, он туда не приезжал. Не желая вступать с художником в прямой контакт, он попросил Алису уладить дела по счетам. Выяснилось, что к июлю Ошеде (на котором все еще лежала обязанность оплачивать аренду, но не личные расходы Моне и его детей) официально был должен Моне более 2000 франков. Он заплатил сколько мог, но не весь долг.

28 августа, после конфирмации Жака Ошеде, Моне потихоньку улизнул из дома и отправился рисовать Трувиль и Сент-Адресс. Учитывая возобновившийся интерес Дюран-Рюэля к его работам, ему многое нужно было сделать. (В 1881 году он заработал в общей сложности 20 400 франков – самый высокий показатель после урожайного аржантейского 1873 года.)

18 ноября состоялись крестины Мишеля Моне. Поскольку Моне был яростным атеистом, по этому факту можно судить о том, насколько Алиса определяла теперь все решения. Подстрекаемый ею Моне продолжал выписывать счета Ошеде. Будучи не в состоянии выплачивать долги, Ошеде находился не в том положении, чтобы настаивать на проживании жены в их парижском доме, но в попытках уговорить воссоединиться с ним просил ее принять важнейшее, воистину судьбоносное решение. А пока все сдвоенное семейство перебралось в деревенский дом, куда их пустили временно пожить, пока Моне не снимет новое жилье.

Он нашел дом в Пуасси, маленьком городке между Парижем и Мантом, и тем самым вынудил Алису сделать окончательный выбор. Обстоятельства ее переезда в Ветей под видом преданной подруги семьи, якобы для того, чтобы ухаживать за Камиллой и заботиться о двух маленьких сыновьях Моне, были двусмысленными, но заслуживали понимания. Однако, и теперь это дошло даже до самого Ошеде, поселиться вместе с Моне как с любовником, особенно для замужней женщины и ревностной католички, было чревато полным отчуждением ее мужа. В Париже Ошеде с замиранием сердца ждал, какое она примет решение.

Мане вернулся в Париж в ноябре и обнаружил, что слухи о том, что он серьезно болен, в конце концов просочились. Тем не менее Мане был решительно настроен доказать всем, что они ложны. Он без промедления вернулся в «Нувель Атэн», «Тортиниз» и кафе «Бад», обращая свою хромоту в шутку. Дома был молчалив и угрюм, у него случались частые перепады настроения. Необходимость быть обворожительным на публике отнимала все силы, и дома за это расплачивались Сюзанна и его мать.

Мане отправился на улицу Вильжюст в надежде найти там Берту, но увидел, что дом все еще в строительных лесах. Он написал ей в Буживаль письмо, в котором признавался: «Этот год для меня добром не кончится, учитывая состояние моего здоровья». Тем не менее теперь, когда Мане посещал нескольких докторов, один из них наконец ободрил его, сказав, что надежда есть.

В то время Мане работал над очередным весьма амбициозным полотном. Однажды вечером в Фоли-Бержер он, оглядывая изысканный интерьер помещения с бельэтажем, замысловатым освещением, усложненным отражением в зеркалах и сверкающими канделябрами, разговорился с барменшей Сюзон. Сюзон, молодая, светловолосая, сдержанная, в черном декольтированном платье, казалось, околдовывала всех посетителей. Поскольку он не мог рисовать ее in situ, посреди всего этого шума и суеты, она приходила позировать к нему в студию, и он начал сложную новую работу, квазипростодушную по замыслу.

Издавна зрителя ставит в тупик несоответствие между передним планом, на котором крупно изображена Сюзон в окружении мерцающего строя бутылок, и задним – находящимся у нее за спиной зеркалом, которое ее не отражает. Но композиция не статична. Она словно вращается вокруг девушки, с явно отсутствующим видом стоящей посреди этого завораживающего окружения. Люстра над ее головой словно тоже кружится, излучая окутанное туманом хрустальное сияние, и вся сцена кажется едва ли не галлюцинацией.