Частная жизнь импрессионистов

13 марта 1886 года Дюран-Рюэль с сыном Шарлем ехали по парижским улицам на вокзал Сен-Лазар. За два десятилетия, минувшие с тех пор, как Поль унаследовал дело своего отца, Париж преобразился. Ежедневный путь Дюран-Рюэля из квартиры в Клиши на Римской улице к двум своим галереям в районе Пигаль пролегал по широкому бульвару Османа.

К 1890 году барон Осман имел полное право сказать, что создал новую столицу Европы. «В наши дни модно восхищаться старым Парижем, но большинство людей знает его только по книгам». Правда, некоторые районы Парижа почти не изменились: беднота по-прежнему жила в лачугах Монмартра или хибарах Бельвиля. Там, как и раньше, случались и холера, и тиф, высокой оставалась детская смертность и низкими – моральные устои. Но от непосвященных эти проблемы были теперь скрыты. Париж приобрел совершенно иной образ. Новая республика была четко организованной и стильной, воплощением здоровой жизни и хорошего вкуса. А османовский Париж выглядел современным в архитектурном плане, социально расслоенным, в высшей степени урбанистичным и, самое главное, коммерчески процветающим.

Рынок произведений искусства, однако, пока находился в упадке. В течение последних двух лет состояние Дюран-Рюэля таяло на глазах. У него накопилось долгов на миллион золотых франков. Казалось невероятным, чтобы он когда-нибудь снова смог стать «банкиром» для импрессионистов. Моне поговаривал о том, чтобы переметнуться к Жоржу Пети. Писсарро начал сознавать, что придется расторгнуть его эксклюзивное соглашение с Дюран-Рюэлем.

В 1884 году Дюран-Рюэль был ложно обвинен в том, что оценил поддельного Добиньи как подлинник, и ему пришлось бросить все силы на свою защиту. Однажды он признался Писсарро, что мечтает отправиться в пустыню и затеряться там.

В 1885 году он опубликовал в «Эвенман» открытое письмо своим самым злобным критикам. Напомнил, что популярность художников-барбизонцев, поначалу не понятых публикой, – целиком его заслуга и что, пропагандируя импрессионистов, он просто искал в следующем поколении художников тех, кому, в свою очередь, предстояло стать мэтрами. И он продолжает верить, писал он, что они «trés origineaux et trés savants.[27] Я считаю, что работы Дега, Пюви, Моне, Ренуара, Писсарро и Сислея заслуживают того, чтобы занять место в самых прославленных коллекциях».

– Дюран-Рюэль был миссионером, – говорил впоследствии Ренуар своему сыну Жану. – Нам повезло, что его религией стала живопись… В 1885 году он почти потонул, и мы вместе с ним.

Несмотря на то что был почтенным буржуа, пламенным роялистом и ревностным католиком, Дюран-Рюэль не страшился риска. Начиная с 1865 года, когда унаследовал дело, он открыто поддерживал радикальных художников и пытался продавать их работы сообществу богатых американцев в Париже. Ни та, ни другая стратегии не принесли успеха. Но в 1885 году его старания окупились. Он получил приглашение от Джеймса Саттона, президента Американской ассоциации искусств, устроить выставку в залах ассоциации в Нью-Йорке и согласился, не раздумывая. В марте 1886 года он был уже на пути в Америку.

Дорога заняла пять дней. Они отправились с вокзала Сен-Лазар через парижские пригороды на грохочущем поезде, который тянул паровоз, выпускающий огромные клубы серо-черного дыма и беспрерывно подающий гудки. Мимо проплывали деревни, утопающие в цветущих фруктовых садах, которые импрессионисты любили рисовать в любую погоду, выстиранное белье, подобно изорванным флагам развевающееся на веревках, натянутых вокруг садовых участков с новенькими загородными виллами или вдоль реки, где оно напоминало больших белых птиц, хлопающих крыльями. Бледное размытое деревенское небо мелькало в окнах, когда поезд проезжал излучину Сены, вдоль которой теснились деревни – Шату, Буживаль, Лувесьенн, Марли, Женвилье, Аржантей, – любимые, обжитые и прославлявшиеся художниками уже более двух десятилетий.

За три года, минувшие после смерти Мане, группа продолжала потихоньку распадаться. Времена менялись, импрессионисты начали заглядывать дальше в поисках новых идей. Ни одна из персональных выставок, устроенных Дюран-Рюэлем в 1884 году, не имела успеха, несмотря на положительную реакцию прессы на картины Моне.

Сислей и Писсарро все больше впадали в уныние. Когда Писсарро вернулся в Осни, побывав на своей выставке в Париже, Жюли тоже отправилась посмотреть ее, оставив на него детей, которые бо́льшую часть времени сидели за кухонным столом и рисовали картинки чудовищных сражений и обезглавленных в ходе резни воинов.

В Париже Жюли с волнением просматривала все газетные рецензии. «Скажи ей, чтобы она не обращала на них внимания», – писал Люсьену Писсарро. Она вернулась домой, так и не постигнув тайны того, как торговцы живописью делают деньги на искусстве. В альбоме ее сына Жоржа стали появляться рисунки, на которых она била мужа.