Частная жизнь импрессионистов

В другом отступлении, посвященном Мане, Валери отдает должное его дару (его «триумфу») и размышляет о главном парадоксе его воображения: владеющем им желании говорить правду, уживающимся с «чувственной и духовной трансформацией» предметов и фигур на полотне. Мане одновременно и сознавал собственное и Берты взаимное влечение, и – на неком глубинном уровне – изначально творил его в своем искусстве.

В июле 1872 года сестра Берты Эдма родила вторую дочку. Берта нарисовала только что оправившуюся после родов мать, бледную и хрупкую, в темном платье, склонившуюся над колыбелью, неуловимо уязвимую в своем материнстве. Приближался август, но Берта не хотела проводить лето как обычно – с Эдмой и ее детьми. Вместо этого она подумывала отправиться в страну басков к старшей сестре Ив. Решение тоже не идеальное, но лучше, чем перспектива оставаться в Париже после того, как все разъедутся по деревням. Мане с Сюзанной собирались еще раз посетить Голландию, место, где провели медовый месяц. В городе не останется никого.

Последние пять лет мадам Моризо время от времени пыталась оказывать давление на поклонников Берты, но безуспешно. К настоящему времени все, кроме Дега, были женаты или по крайней мере влюблены. Даже ее младший брат недавно женился.

Берта не испытывала недостатка во внимании, но никто не казался ей подходящей парой. Вероятно, она смутно представляла себя одинокой, независимой художницей, однако прецедентов счастливой жизни успешных одиноких художниц было очень мало, и в любом случае с годами такая жизнь казалась все менее привлекательной.

Корнелия сердилась и по-прежнему жаловалась Эдме, что стремление Берты к независимости не что иное, как иллюзия, честолюбие, о котором она горько пожалеет, когда через несколько лет обнаружит, что осталась одинока. У Берты имелся знакомый, некий Марчелло, обладающий тем достоинством, что был не женат, однако он воспринимал ее как «своенравную чудачку». (А кое-кто и вовсе считал ее не вполне нормальной.) Так или иначе, учитывая ее сложные чувства к Мане, Берта была склонна к романтизму. Она явно хотела любить.

Пьер Пюви де Шаванн являлся претендентом с 1868 года. Сорокавосьмилетний, он был на 17 лет старше Берты, но во многих отношениях представлял собой более чем подходящую партию. Во-первых, респектабельный, принадлежащий к состоятельной семье. Во-вторых, его картины (хотя изначально они не были поняты и подвергались насмешкам) были теперь признаны истеблишментом, его мифологические сцены украшали стены Пантеона. В-третьих, он был кавалером ордена Почетного легиона. Но… в качестве потенциального любовника никогда не казался достаточно убедительным. Даже мадам Моризо не спешила настаивать на нем как на окончательном выборе.

Другим возможным избранником считался младший брат Мане Эжен, с ним Берта дружила с 1868 года. Тем летом, когда они познакомились, много сплетничали об их скандальном совместном вояже в Бордо – город, который так любил Эдуард. Старший брат всей душой приветствовал идею выдать Берту за Эжена, надеясь, что это положит конец скандальным сплетням.

Он коварно намекнул на такой план во время одного из визитов к нему мадам Моризо. Она застала Эдуарда за мольбертом. Он рисовал жену, «изо всех сил стараясь сделать из этого чудовища нечто стройное и интересное», по ее словам, и, не отрываясь от работы, вскользь упомянул об этом.

– Он хочет устроить все вам обоим на благо, – в смятении рассказывала Берте Корнелия, – чтобы ты стала его невесткой. Несчастная Сюзанна при этом воскликнула: «Я была бы так рада иметь мадемуазель Берту родственницей!» Ну и чудачка! А он сумасшедший, у него нет ни капли здравого смысла.

Вроде бы план даже не подлежал серьезному обсуждению. Тем не менее что-то в нем зацепило всех, хотя Корнелия продолжала выдвигать причины, по которым он не может осуществиться: то политические взгляды всех Мане слишком радикальные, то она слышала, будто в роду Мане есть наследственная болезнь и тому подобное. Проблема состояла в том, что, несмотря на давнее знакомство, между Бертой и Эженом не было романтических отношений. Вина скорее всего лежала на Берте, которая, «бесконечно желая все обдумать снова и снова, в погоне за осуществлением мечты не сохранила ни достаточной силы характера, ни душевной независимости, чтобы связать себя взаимными обязательствами». Так и было, вне всяких сомнений.

– Я бы предпочла кого-нибудь другого, – подвела итог Корнелия, – даже если бы он был менее интеллектуален и имел менее подходящее происхождение.

Но кто это мог быть?

Кандидатура Эжена Мане была вновь поставлена на обсуждение.

– Я без конца повторяю Берте, чтобы она не исключала его, – делилась с Эдмой мадам Моризо, хотя признавала, что считает его кандидатуру неокончательной, а его самого ненадежным и «на три четверти сумасшедшим».

Однако «все знают, что лучше выйти замуж и принести некоторые жертвы, чем остаться независимой и в положении ни то ни сё».