Частная жизнь импрессионистов

По крайней мере теперь у них были относительно надежные покровители. На заднем плане маячили Шарпентье и Шоке, готовые делать заказы. На более скромном уровне – друг Сезанна папаша Танги, пламенный социалист, делал для группы все, что мог, снабжая художников красками и холстами в кредит и взамен принимая без каких-либо ограничений картины, которые, как считалось, невозможно продать. Кондитер Мюре проявлял все больше желания покупать их картины. (За десять лет он стал обладателем шестнадцати полотен Ренуара, двадцати пяти Писсарро, двадцати восьми Сислея, десяти Моне и восьми Сезанна.) Он также давал работу Ренуару и Писсарро: Ренуар украсил для него фриз великолепными многокрасочными цветочными гирляндами, а Писсарро расписал стены его ресторана понтуазскими пейзажами.

Начиная с Нового года Кайботт преисполнился решимости организовать еще одну групповую выставку и приступил к осуществлению плана, найдя помещение на той же улице Пелетье, где находилась галерея Дюран-Рюэля, на сей раз в доме № 6, и внеся в качестве аванса за аренду собственные деньги.

– Эта выставка обязательно состоится, – не уставал повторять он. – Должна состояться.

Он не сомневался, что у его друзей-художников есть будущее, и был свято предан их идеалам. В то же время он был методичен и обладал дипломатическими способностями. Ему удавалось разрешать споры внутри группы и мобилизовать каждого. Он, Ренуар и Дега обратились к Берте, которая изъявила готовность опять выставиться вместе с ними.

Дега и Кайботт добровольно взвалили на себя роль организаторов. Они не соглашались друг с другом ни в чем: ни по поводу цен, доходов, места и времени проведения выставки, ни по поводу размещения полотен. Однако за их частными спорами стоял основной вопрос, который первым сформулировал Сезанн: возможно ли, не предавая интересов группы, выставляться и с импрессионистами, и в Салоне?

– Может ли художник демонстрировать свои картины и в Салоне, и у нас, – сказал Берте Дега, – проблема очень серьезная!

Для него участие в Салоне было предательством и наносило урон самой идее их независимости. Он чувствовал, что гораздо важнее продолжать развивать группу и вливать в нее новую кровь. Но Кайботт, Моне, Ренуар и другие по-прежнему сопротивлялись вторжению тех, кого считали чужаками.

Мане, как всегда, не желал иметь к этому никакого отношения. Он все еще заканчивал портрет Фора и рисовал то, что знал и любил больше всего: соблазнительных женщин полусвета. Одной из его натурщиц была актриса Анриетта Оссе, любовница принца Оранского (имевшая прозвище Лимончик).

Пока Мане писал ее портрет, Шарпентье принес ему книжное издание романа Золя «Западня». Книга, в которой автор рискованно заглядывал в мир домов терпимости, была в Париже у всех на устах. Прочитав ее, Мане позаимствовал имя одной из героинь – Нана – для названия портрета. Прихорашивающаяся перед зеркалом пухлая жизнерадостная кокотка в голубом шелковом корсете, отделанном кружевами, в белой нижней рубашке и туфлях на высоких каблуках – это и есть Лимончик. Вальяжный господин в цилиндре, с тростью, ждет ее, сидя на диване и бесстыдно наблюдая за ее приготовлениями.

Чтобы написать этот портрет, Мане потребовалось много сеансов – к новому, 1878 году он все еще работал над ним, но Лимончик позировала охотно. Зимой он снова сделал ее персонажем картины «На коньках с королевой», где она изображена наблюдающей за входящим в моду новым зимним спортивным развлечением, коему предавались теперь на Елисейских Полях и в Булонском лесу. Мане опять пребывал в своей стихии, он рисовал парижский люд и кафешантаны, душные и шумные, пьянящие запахами кофе и табака.

Для своей персональной выставки на улице Сан-Петербург, 4, он соорудил импровизированную галерею, отделив занавесом рабочую студию от зрителей. Стоя за этим занавесом, он горел желанием услышать комплименты и однажды действительно услышал, как кто-то остановился перед его печально прославившимся полотном «Крестьянка, развешивающая белье» и очаровательный женский голос произнес: «Но это действительно хорошо!» Материализовавшись из-за занавеса, Мане познакомился с Мэри Лоран, любовницей знаменитого американского дантиста доктора Томаса Эванса, который в 1870 году тайно вывел из дворца Тюильри и тем спас императрицу Евгению.

Знакомая со многими художниками и выдающимися писателями, Мэри была одной из самых пленительных красавиц своего времени. Казалось, она соединяла в себе былой имперский блеск и современный стиль новой республики. Штучное произведение полусвета, Мэри в 15 лет вышла замуж за бакалейщика, но бросила его, начав выступать в кабаре. С доктором Эвансом познакомилась, когда он пришел на представление в «Шатле» и с первого взгляда, как только она, полуобнаженная, появилась из грота, декорированного серебряными сталактитами, влюбился в нее. Мэри стала его самым дорогим утешением. Он баловал ее, содержал в роскоши и ежегодно выплачивал ей 50 тысяч франков.

– Покинуть его было бы жестоко, – объясняла она Мане. – Я довольствуюсь тем, что обманываю его.