Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий

...Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмидт, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве, на Пресне, в 1905 г. целиком перешел на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на "Новую жизнь", на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. Полиция называла фабрику Шмидта "чертовым гнездом". Во время Московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает свое имущество большевикам.

Младшая сестра Николая Павловича - Елизавета Павловна Шмидт доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла ещё совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой - могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, - но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам.

...Мы было обосновались окончательно в Женеве.

Приехала моя мать, и мы устроились по-домашнему - наняли небольшую квартиру, завели хозяйство. Внешне жизнь как бы стала входить в колею. Приехала из России Мария Ильинична, стали приезжать и другие товарищи.

Внутренне и внешне Ленин изменялся к худшему.

Революционерка Р. Землячка писала:

"Мы, близкие ему, с болью следили за тем, как он изменился физически, как согнулся этот колосс".

Ленин все чаще ссориться с Крупской по поводу того, что он стал регулярно посещать рестораны и кафе и тратил там партийные деньги.

У него участились нервные срывы по любому поводу. Ругаясь с Крупской, он назвал её "мымрой" и "потаскушкой".

В этих условиях приходит решение сменить место проживания и переехать на жительство в Париж.

А вот каким запомнился Ленин своему соратнику А. Парвусу:

"Перед отъездом в Париж Владимир Ильич пригласил меня в ресторан. Мы заказали какое-то вино. Лицо у Ленина было мрачнее тучи. Он начал говорить об неудавшейся российской революции и вдруг взорвался:

- Рабочий класс у нас ещё гнилой, говно. Дальше своего носа ничего не видит.

- Всему свое время, - пожал я плечами, не имея особого желания сейчас о чем-либо спорить.

- А впрочем, - продолжал Ленин, кажется, не услышав моих слов, - оно и не нужно, чтобы он пытался смотреть далеко. На данном этапе. Иначе получится то, что получилось с нашей партией.

Очевидно, Владимир Ильич болезненно переживал бесконечные споры, разборки среди большевиков, причиной которых он нередко сам являлся.

Несколько бокалов вина возбудили Ленина, и он стал говорить непозволительно громко, размахивая руками.

Вдруг откуда-то появился полицейский и потребовал наши документы. Ленин весь как-то съежился, побелел и полез в карман. Я проделал то же.

Полицейский внимательно рассмотрел наши документы и вернул обратно.

- Прошу не кричать, - сказал он на прощанье и на несколько секунд задержал свой пристальный, колючий взгляд на лице Ленина.

Когда полицейский наконец ретировался, Владимир Ильич зашелся приглушенным смехом.

- Не так-то просто голыми руками этим блядям взять большевиков, а, батенька?!

На его лице уже не было и тени страха. Он опять потянулся за уже почти пустой бутылкой...".

Воспоминания Крупской о периоде с конца 1909 года:

"Поздней осенью стали мы перебираться в Париж.

В Париже пришлось провести самые тяжелые годы эмиграции. О них Ильич всегда вспоминал с тяжелым чувством. Не раз повторял он потом: "И какой черт понес нас в Париж!".

Владимир Ильич смотрел отсутствующими глазами на всю нашу возню с домашним устройством в новом логовище: не до того ему было. Квартира была нанята на краю города, около самого городского вала, на одной из прилегающих к Авеню д'0рлеан улиц, на улице Бонье, недалеко от парка Монсури. Квартира была большая, светлая и даже с зеркалами над каминами (это было особенностью новых домов). Была там комната для моей матери, для Марии Ильиничны, которая приехала в это время в Париж, в Сорбонну, учиться языку, наша комната с Владимиром Ильичом и приемная. Но эта довольно шикарная квартира весьма мало соответствовала нашему жизненному укладу и нашей привезенной из Женевы "мебели". Надо было видеть, с каким презрением глядела консьержка на наши белые столы, простые стулья и табуретки. В нашей "приемной" стояла лишь пара стульев да маленький столик, было неуютно до крайности.