Чечения - битва за свободу

Тринадцать лет высылки не похоронили чеченский народ, потому что вся энергия оставшегося в живых костяка нации была брошена для дела физического выживания: на этом самом тайном и никем ещё не описанном фронте борьбы, в недрах самого бесчеловечного из всех насилий над человеком, защищая последний форпост истинной чеченскости, полегли потенциальные политики конца пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов. Но они сделали в своей жизни самую большую политику — сохранили нацию, которая, кстати, все эти тридцать лет мало вспоминала о них, но и не забывала, а придёт время — воздвигнет в их честь бессмертный памятник. Конечно, осознав, что физическим противостоянием ему не устоять, народ из чувства самосохранения выбрал тактику пассивной борьбы. Он просто самоотстранился от чуждых государственных структур, занялся восстановлением своего экономического авторитета: всё было чётко поделено на наше, то есть признаваемое полноценным и подчинённое закону морали, можно сказать, юрисдикции негласного национального права, и на их (не наше), государственное, мыслимое как ничейное, кое в чём незаконное, которое можно было и приватизировать (самым правильным определением которого будет трофейное). К государственным институтам и политической сфере то же самое отношение: осваивать осваивали, но, в основном, как хорошую возможность расширения сферы материальной деятельности. Государство можно было и обмануть, и проигнорировать. Короче: ты меня не трогай, и я тебя не трону! Отказавшись от активной политической борьбы, народ тихо выживал, даже в самые мрачные свои дни уверенный в том, что Аллах Велик, и Он ничего не оставит не отомщённым! О том, что жизнь кардинальным образом изменится, я, например, слышал в конце семидесятых годов.

В виду того, что сам народ отказался от активной политической жизни, власть приняла правила игры: отказ от политической сферы в жизни республики не только поощрялся, но и стимулировался колониальными властями. Чеченец или ингуш мог совершить любое экономическое преступление, находясь на номенклатурной должности, и его продвигали в другую клетку на доске государственной политики. Мало того, именно кадры с грехами и имели преимущество в борьбе за высокое кресло, тем более, на роль марионетки в политической деятельности. Честных, безгрешных и принципиальных людей на советские и партийные посты не пускали. Бдели зорко. Хотя и случался недогляд. Иначе говоря, делалось всё, чтобы самосознание чеченского народа ориентировалось на что угодно, только не на политику. Только во второй половине семидесятых наше национальное самосознание стало ощущать неестественность своего состояния. Скорее всего, по наитию, чем осмысленно, делались первые шаги в сознательную политическую борьбу отдельными смельчаками.

Хотя они и носили челобитный характер, но свидетельствовали о качественных процессах в национальной психике. Это был уже период, когда народ начал достигать некоторой экономической самореабилитации, стали высвобождаться силы для политической жизни. Кроме того, стимулирующими факторами таких процессов были национальные проблемы и политические преступления колониальных властей. В этом ряду стоит проблема памятника Ермолову, который долгие годы детонировал взрывы политического протеста в среде национальной интеллигенции и студенчества. Культурная, историческая дискриминация, гонения на деятелей литературы и искусства, на общественных деятелей прошлого — всё откладывалось в основу будущего взрыва против политического бесправия.

Самым значимым и, пожалуй, политически зрелым, смелым действием за весь период так называемого застоя было политическое восстание ингушей в январе 1973 года. Его политизирующее воздействие на массы было огромным, в этом и было основное значение. Не только ингуши, но и многие чеченцы прошли эту школу политического всеобуча. И реальные плоды не заставили долго ждать — и положительные, и отрицательные. Последние, опять-таки, в силу исторических предпосылок, имели значение стимулятора новых действий. Власовское десятилетие в этом плане стоило республике дорого, но…