Чего хочет женщина

Последний раз воевали два года назад. Но тогда Аркаша был жив, великий стратег и учитель. А Лом в тот раз такую звериную повадку показал, что даже бывалые мужики ахнули, конкуренты по щелям расползлись и затихли. Аркаша и тот перепугался. Теперь все по-другому будет. На одном зверстве далеко не уедешь, мозги нужны, а где они у Лома? Дружки одеяло на себя потянут. Танька дымом пыхнула, посмотрела вдаль и сказала:

— Если Лому сейчас не помочь, сомнут его. Он и концов не ухватит.

— Ты что это? — вскинулась я. — Ты что, Танька? Он Димку подставил, он, подлюга, надо мной так измывался, что рассказать стыдно…

— Оно конечно, — вздохнула Танька. — Хотя и его понять можно, каково ему знать, что ты его на Димку променяла? Гонор. Опять же, не чужие. Ты прикинь, если Лома сомнут, кто всем заправлять будет? Не к каждому подъедешь. А Лом хоть и подлюга, да свой, душа родная. Надо бы помочь.

— Танька, ты ж говорила, отойдем по-умному, чтоб рожи бандитские не видеть, а?

Танька опять вздохнула.

— Ох, Ладка, куда отходить-то, сто раз кругом повязаны. — Прикурила сигарету, посмотрела вдаль и добавила:

— Вот что, подруга, ты кашу заварила, тебе и расхлебывать. А мне ехать надо.

И уехала.

На следующий день я сидела на веранде, грибки на ниточку нанизывала, слышу, вошел кто-то. Обернулась — в дверях Лом, плечом косяк подпирает. Улыбнулся и запел:

— Ладушка, соскучился я.

— Уйди, подлюга, — сказала я и аж заревела с досады.

Лом подошел, сел напротив, взял меня за руку.

— Ладушка, давай мириться, а? Ну погорячился я. Сама виновата. Я ж к тебе со всей душой, верил тебе, может, только тебе в жизни-то и верил, а ты меня на щенка променяла, ноги об меня вытерла. Ну что теперь? Помиримся, Ладушка.

— И не подумаю. Сомнут тебя, и поделом. Будешь на рынке с торгашей червонцы сшибать.

Лом погладил мою руку, спросил, блудливо кривя губы:

— Синяки прошли?

— Нет.

Подошел, наклонился к самому лицу:

— Я наставил, я и залижу. Ну, Ладушка, миримся?

Я посмотрела на него снизу вверх, подумала и сказала:

— Сядь, поговорим.

Лом сел и на меня уставился.

— Значит, так. Ты Димку в тюрьму упек, ты его оттуда и вытащишь.

— Сдурела?

— Ага. И это мое последнее слово. Ты ему не поможешь, я тебе не помогу.

Рожа Лома враз переменилась, зрачки узкие, как у кошки, впился глазами в мои глаза, думал минут пять, потом выдохнул:

— Значит, щенка своего любишь? Хорошо, — Лом усмехнулся. — Устрою тебе вооруженный налет по всем правилам. Мужикам ты платить будешь, хорошо заплатишь, под ментовские пули задарма дураков нет ходить, и мне заплатишь. Все продавай. Без штанов я тебя оставлю, Ладушка. Это раз. Теперь два: жить вместе будем, я не Аркаша, ни с кем делить тебя не собираюсь, с мужем разведешься, и не потом, а завтра. Денег в деле у тебя не будет, и не надейся, только те, что я дам, а я посмотрю, сколько дать. Дернешься, бить буду, а обманешь — убью. Только кто-то донесет, что у тебя хахаль, сразу и убью, разбираться не буду. В тюрьму сяду, но с тобой кончу. Все поняла?

— Поняла. Димку до границы я сама провожу. Не верю я тебе, Лом. Убьешь парня по дороге, с тебя станется.

— Как ты за щенка своего боишься.

— Ты мне пообещай.

— Пообещал. Проводишь, потрахаешься напоследок.

* * *

Лом не обманул. Все сделал, как обещал. Я ждала на своей «Волге». Подъехали на двух машинах. Димка еле вышел, за грудь держится. Я ему в «Волгу» помогла сесть, при Ломе боюсь слово сказать, а он к Димке наклонился, морда злая.

— Вот что, щенок, решишь здесь объявиться, хорошо подумай. Я тебя ментам сдавать не буду, сам хлопну, и вся недолга.

Я села за руль, а Святов, подлюга, сказал:

— Лом, не пускай ее, сбежит.

— Ладка от денег сбежит? — усмехнулся тот. — Да она за ними на карачках приползет. Как миленькая.

Я вздохнуть боялась, ну, как передумает и меня не отпустит? Только когда из области выехали, поверила, что повезло. На развилке у железнодорожного переезда нас ждала Танька. Я затормозила, вышла из машины, она бросилась мне навстречу, чемодан протягивает.

— Вот. Крупными купюрами.

— Спасибо, — сказала я. — Давай простимся, что ли, подруга.

Обнялись мы с ней и заревели.

— Ладка, господи, счастья тебе, одна ты у меня душа родная на всем белом свете.

— Свидимся ли еще? — сказала я. Танька носом шмыгнула.

— Письмо хоть напиши, чтобы знать, что жива. Ладно, поезжай, чего тут.

Танька далеко позади осталась, а я все о ней думала и ревела. Почувствовала, что Димка на меня смотрит, повернулась и спросила:

— Как ты?

— Нормально.

— Чего за грудь держишься?

— Ребра сломаны.

— Господи! — ахнула я.

— Ты на дорогу смотри. С Ломом жила? Не отвечай, знаю.

— Димка…

— Молчи. Со мной поедешь? — резко спросил он.

— Поеду. Поеду, Дима, если возьмешь.

Он усмехнулся, а я заговорила торопливо:

— Ты не все знаешь. Помнишь деньги курьерские? Вон они, в чемодане. Мы с Танькой.

— Не дурак, понял. Кому ж еще?

— Простишь? — робко спросила я.

— Дура ты, Ладка. Люблю я тебя.

* * *