Челябинский драматический театр имени С.М. Цвиллинга

В «Русских людях» К. Симонова это умение раскрывается в полной мере. Режиссер Н. Орлов и художник В. Фомин резко ограничивают игровую площадку, которая обозначает место расположения батальона Сафонова: нижняя часть небольшой двухъярусной конструкции — блиндаж, верхняя, куда снизу по диагонали ведет деревянная лестница,— тот маленький клочок советской земли, что защищают не на жизнь, а на смерть бойцы-автомобилисты.

Остальное пространство сцены — огромное, пронзаемое ослепительно-холодными вспышками прожекторов, источающее огненно-смрадный туман, как бы чуждо человеческой жизни неодушевленной леденящей безличностью, безындивидуальностью.

Именно это пустое холодное пространство обернется потом фашистским застенком, местом духовных и физических мук, которыми будут испытывать мужество и человечность советских людей. И палачи обнаружат некую сущностную принадлежность к мертвяще разреженному месту действия, покажутся существами бескровными, механистично-деловитыми. В. Коноплянский (Розенберг), А. Гусенков (Вернер), В. Чечеткин (Краузе) далеки от карикатурности, им чужда утрировка, но, подчиняясь замыслу режиссера, исполнители лишают этих персонажей индивидуализирующих подробностей существования. Это как бы нелюди в человеческом обличье.

И напротив, то сжатое со всех сторон пространство, которое принадлежит батальону Сафонова, обжито тщательно и любовно; аскетичный военный быт естественно одушевлен, каждый предмет словно согрет теплом людей, прикасавшихся к нему. Здесь «часть земли родной», которая излучает теплый свет в бушующем океане войны. Кажется, что Сафонов (Н. Ларионов), Марфа Петровна (А. Келлер), Валя (В. Качурина), Васин (В. Воронин), Глоба (В. Милосердое), Панин (Ю. Цапник) и другие — словно ожившие, театрально воплощенные герои симоновской военной лирики — те, о ком и для кого писал свои стихи молодой военный корреспондент. Поэзия и быт сливаются в них воедино, и исполнители, не разрушающие этого единства, добиваются искомого режиссером. Столкновение двух социальных систем, двух идеологий воплощается через эмоционально, психологически неопровержимый, безусловный конфликт живого и неживого, жизни и не-жизни. Положительные герои подкупают целеустремленным идейным следованием долгу, естественностью, органичностью своего поведения; героизм здесь не исключителен — это норма военного быта. Чистому лиризму спектакля чужд мелодраматический надрыв. И потому со щемящей горечью и в то же время с гордостью ощущаешь жертву каждого, кто с мужественной простотой покидает островок света и тепла и уходит во мрак неизвестного, чтобы жизнью своей бросить вызов смерти и тем самым приблизить победу.

Стремление передать безыскусную поэтическую интонацию автора, объединившее актерский ансамбль при постановке «Русских людей», ставило перед каждым из его участников разные задачи. Для В. Воронина и В. Милосердова, к примеру, артистов, приверженных сочной бытовой выразительности, она состояла в том, чтобы избежать приземленной, тяжеловатой достоверности. Для Ю. Цапника — импульсивного, внутренне подвижного, легко схватывающего характерность, оказывалось непросто найти в роли Панина верный житейский тон, который помог бы удержаться от известного резонерства. Кажется, что лишь Н. Ларионов и В. Качурина восприняли предложенную режиссером стилистику так, словно и не представляли никакой другой. Две эти актерские работы: Сафонов (Ларионов), чья сосредоточенная деловитость уживается с обостренным пониманием того, что его приказ может стоить человеческой жизни, и Валя (Качурина), в которой таится как бы гармония покоя, не разрушенного войной,— стали своеобразным камертоном спектакля.

Н. Орлов, почувствовав природу пьесы К. Симонова и возможности ее восприятия современным зрителем, предложил точное и современное театральное толкование. И одновременно как бы ощутил потребность в иной сценической модели героического: через три года после премьеры «Русских людей», в 1978 году, он поставил стихотворную драму К. Скворцова «Отечество мы не меняем».