Челюскин. В плену ледяной пустыни

Тот вечер выдался неспокойным. Кошки бегали по городу в непонятной тревоге, жались к ногам хозяев и просто случайных прохожих. Собаки подвывали, а те из них, что не были на привязи, тоже довольно подозрительно льнули ко всем встречным людям, словно просили защиты. Над окраинами и татарскими кварталами стоял коровий рев, будто скотина жаловалась на свою нелегкую долю.

Отпускники морщили носы, дивились здешней обстановке:

– Что за цыганский табор? Не курорт, а скотный двор.

Промов этой городской суеты почти не замечал. Взяв его под руки, слева и справа шагали девушки. Еще днем на пляже он заметил, как смотрит на него Ксеня, и сдерживал себя, боясь, что и она заметит кое-что в его глазах. До той поры, пока он не убедится точно в чувствах своей новой знакомой, Борис решил себя не выдавать. Во взгляде Ольги и ее бесперебойном щебете он улавливал ее теплое соучастие, казалось, и Ольга рада этому их едва наметившемуся союзу.

Они заявились было на какую-то скучную лекцию, посидели у входа на летнюю веранду, но быстро сообразили – надо ретироваться. Попали на уличный концерт-конкурс: постелив на мостовой лист фанеры, соревновались мастера степа. Заломив на затылок кепку и скинув легкий светлый пиджак, местный парняга выбивал набойками чечетку. Его окружила толпа курортников, ждали окончания номера. На низеньком табурете сидел пожилой мужчина в украинской рубахе с вышитым воротом, шевелил руками над клавишами аккордеона – плавно лилась по улице мелодия.

Женский голос вскрикнул в толпе, заржала лошадь, в сторону шарахнулась часть толпы. У коновязи мотало длинной головой животное, беспокойно топтало землю, било задними копытами воздух, как взбесившееся. Недоуздок наконец лопнул, и лошадь помчалась вдоль улицы, распугивая прохожих.

– О господи! – прижалась к Промову Ксеня. – Какая сегодня и вправду суета.

– Пойдемте к морю, девушки? Может, там спокойнее? – предложил Промов.

От пирсов и причалов торопливо шли рыбаки в брезентовых робах и высоких резиновых сапогах. В их речах тоже слышалась тревога:

– За всю жизнь такого не видел – море спокойное, бриз утих, ни ветерочка… а зыбь на воде. Скажи – откуда?

– Рябь по воде гуляла, сам видел, вроде как изнутри вода кипит.

– Тихомирова знаешь? Всегда об эту пору у него заплыв, уж насколько смельчак, а и он сегодня отвернул.

На берегу еще бродили компании и парочки, двое стояли у самой воды, провожая солнце. Оно уже полностью опустилось в море, лишь его прощальные приветы гуляли на редких облаках. Бежал закутанный в полотенце ребенок, за ним, разыгрывая погоню, торопилась мать. Среди тишины и легкого шороха воды у берега звенел детский счастливый смех…

Потом задрожала галька на пляже, послышался шелест, словно поднялись в небо несметные полчища саранчи. Промов, опираясь на ограждение пирса руками, заметил, как море отшагнуло, как будто кто-то вылакал его одним махом, надхлебнул огромной пастью, – показалось мокрое, устеленное плоскими камешками дно, блеснула на секунду пустая бутылка зеленого стекла. Все как один люди на пляже ахнули… и море отрыгнуло воду обратно.

Волна срезала тех, кто бродил по берегу, впечаталась в каменный пирс, разбилась об него. Промова и его подруг окатило теплыми брызгами, все трое на секунду зажмурились и шарахнулись прочь от ограждения.

Борис отряхнул с полосатой тенниски воду, обернулся к пляжу. Подхваченный матерью ребенок рыдал у нее на руках, коленка его сочилась кровью, а полотенце украло море. Вымокшие в волне парочки бежали в город.

Им, тоже намокшим, только и оставалось, что идти по домам. Промов вызвался проводить подруг до их квартиры, они отказались, только указали крышу трехэтажного многосемейного дома, торчавшую над частными постройками.

– Заскочу завтра к вам, – пообещал он.

– Давай лучше на пляже встретимся. Приходи пораньше, на наше место, – сказала Ксеня.

– Гляди не проспи, лежебока, – напоследок бросила Ольга на правах старой знакомой. – Не проворонь! – И выразительно скосила глаза на свою подругу.

Промов проснулся темной ночью, над городом стоял собачий вой. Выли собаки на разные лады и так громко, что становилось ясно – нет сегодня среди них ни одной молчащей. Борис нащупал на тумбочке ручные часы, хотел узнать время. За окнами царила мгла, стрелок разглядеть не удалось. Тогда он провернул выключатель на стене, зажглась тусклая лампочка. Часы показывали ровно полночь. Из-за перегородки справа долетал безмятежный храп, сосед слева, видно, такой же чувствительный, как и сам Промов, принялся браниться на виноватых животных.

– Ночка будет веселая, – окончательно проснулся Борис и полез в чемодан за журналом.

Прочитанное не шло в голову. Собаки выли. Сосед слева, чтобы заглушить собачью тоску или свой страх, внезапно пропел грубым голосом:

  В двенадцать часов по ночам  Из гроба встает барабанщик…

Внезапный грохот оборвал разом собачью и людскую песню. Прежде чем погас свет, Промов успел отметить положение стрелок на циферблате – минула четверть часа за полночь.