Челюскинская эпопея

— Как вы, ничего? — сурово спросил Бобров. От волнения он набрал воздуха в полную грудь и выпрямился во весь свой немалый рост над лежащим у его ног Шмидтом.

— Благодарю. Ничего.

— Знаете, самолёты работают хорошо. Вывозка идёт успешно. Вчера вывезли 22, сегодня 32.

Шмидт слабо кивнул головой.

— Остаются на льдине 31.

Шмидт опять кивнул.

— Самолёты работают хорошо. Сегодня я отправил литерных.

— Что значит “литерных”? — поинтересовался Шмидт.

— Литерные — это больные. Сегодня отправил литерного Белопольского… Самолёты работают хорошо — отправил литерного вне очереди.

Шмидт опять слабо кивнул.

— На льдине остались одни здоровые и только один литерный. Это вы. Теперь очередь за вами, как за литерным.

— За мной? — Шмидт даже приподнял голову с мехов.

— Ну да, за вами, — неверным, но строгим голосом подтвердил Бобров.

Он во все глаза смотрел в зрачки Отто Юльевича. Момент, по мнению Боброва, был решающий.

Отто Юльевич опустил голову на меха.

— Нет уж, извините. Забыли условие: я — последний, вы — предпоследний.

— Обстоятельства меняются. Мы же диалектики. Я здоров, а вы больны. Очередь может быть переставлена.

— Нет, Алексей Николаевич, этого нельзя. Я — последний со льдины.

Алексей Николаевич начал сердиться… Затем употребил всё своё красноречие:

— Отто Юльевич! Поймите! Ведь в случае сжатия мы, здоровые, будем стеснены вашим присутствием. Поймите, палатки могут быть разрушены! Вас же придётся держать на морозе! А вы на морозе загнётесь! А если вы загнётесь — это мировой скандал! Нам скажут: вы не могли сохранить начальника экспедиции, когда это можно было сделать! Поймите, Отто Юльевич!

Отто Юльевич задумался.

— Нет, нельзя. Всё же я начальник.

Он сказал это нарочито твёрдо, как всегда говорит больной, изъявляя свою волю. Бобров замолчал. Но через полминуты он повёл атаку с другого фланга.

— Какой же вы начальник, если лежите больной? Вы не начальник — вы бесполезный человек в лагере!

Никогда в течение всей своей жизни Отто Юльевич не считал себя бесполезным человеком.

— Что? В чём дело?

— Хватит! — сказал Бобров. — Поначальствовали! Объявляю себя начальником экспедиции.

Шмидт изумился.

— Ну-ну-ну! — сказал он.

— Чего ну-ну-ну? — сердито спросил Бобров. — Вы пойдёте у меня литером № 2. Самолёты работают хорошо…

— Позвольте-позвольте, меня же никто не сменял!

— Не сменял? — выкрикнул Бобров. — Ну что с вами говорить? Нате, читайте!

И он, схватив со стола радиожурнал, подал его Шмидту.

Шмидт внимательно, одну за другою, прочёл радиограммы. Их было пять. Шмидт закрыл глаза, прилёг на подушку, через полминуты открыл глаза, устремив их на Боброва:

— Что прикажете, товарищ начальник?» (т. 2, 1934, с. 363–365).

В описанной ситуации характерны два момента. Первый — никто в ближайшем окружении Шмидта поначалу не пытался принять ответственность на себя. В такой обстановке действия Ушакова с его полномочиями оказались выходом из положения. Второй — сам Шмидт, понимая свою зависимость в создавшейся обстановке от высших инстанций, также не решался определить свою судьбу, помня участь Умберто Нобиле после катастрофы «Италии» в 1928 г., с одной стороны, а с другой — даже несмотря на приведённую выше телеграмму от 28 февраля, он не был уверен в окончательной оценке его деятельности ЦК и лично Сталиным. Отметим, что вывозил Шмидта самый опытный из пилотов, Молоков, на надёжном Р-5, тогда как 12 апреля в Ном больного начальника экспедиции доставляли на более комфортабельном «Флистере» Слепнёва, предварительно спасшего со льдины шестерых челюскинцев.

В отсутствии Шмидта эвакуация челюскинцев продолжалась ещё двое напряженных суток, к счастью, в приличных погодных условиях, когда спасательная авиация получила подкрепление экипажами Водопьянова и Доронина — вместо Молокова, у которого возникли неприятности с радиатором (на устранение повреждений ушел целый день). 12 апреля три рейса сделал Каманин, два — новичок Водопьянов. У другого новичка — Доронина на зарубежном «Юнкерсе» оказалась повреждённой стойка шасси, на ремонт которой в ледовом лагере ушло несколько часов, и на второй рейс просто не хватило светлого времени. Возможности его машины позволяли взять четырёх пассажиров, но он решил не рисковать и ограничился двумя, и правильно сделал — уже в воздухе он увидел, что левая лыжа беспомощно повисла на амортизаторе. В своих воспоминаниях он не стал распространяться о том, каким напряжением воли досталась ему посадка в Ванкареме, завершившаяся благополучно. Хотя этим полётом участие Доронина в спасении челюскинцев ограничилось, впереди пилота ожидала работа по переброске людей из Ванкарема в Уэлен.