Челленджер

– Ну что ж… вот мы и определились с троицей почётных финалисток: Домохозяйка, Поэтесса и Амазонка.

– Осталось только название придумать. Конструктивное блядство – грубо и громоздко.

Зной сменился ночной прохладой. Мы выбрались из шатра и устроились под открытым небом. Шурик притащил новую бутылку, а в холодильнике обнаружился лёд.

– А что тут думать? Так и назовём – Троебабие!

– Не, «баба» – это вульгарно.

– Зато смачно и от души.

– Может, Троежёнство?

– Не, ну… кто о чём, а вшивый о бане. Ау! Троебабие и концепция брака – не-сов-мес-тимы.

– Учкуду-у-ук три колодца-а! – внезапно заголосил Шурик. – Учкуду-у-ук…

– Ты чего?

– Три колодца-а! – ухахатываясь, продолжает горланить он.

– Братишка, ты перегрелся?

– Это песня советская, – утирая слёзы, пытается отдышаться Шурик. – Да, ты же ребёнком уехал. Тёмный… ни хрена не знаешь. Учкудук – город в пустыне… как её там? А, во – Кызылкум!

– Тоже мне культурная веха, – фыркнул я. – Учкудук в Кызылкум!

Мы снова покатываемся со смеху.

– Итак, модель «Учкудук»?

– Да, отлично! И звучно, и символично.

* * *

Ознакомившись с основными достопримечательностями, Шурик объявил, что ему пора, собрался и уехал ещё засветло, а к вечеру меня ждало новое знакомство.

– Эй, странник! Куда направляешься?

Я обернулся и увидел чудака с посохом, в огромных клоунских ботинках и в турецкой феске на рыжей шевелюре. В целом – дивный экспонат здешнего паноптикума. Его тоже звали Илья, он осведомился, где находится кинотеатр. Интересно, что же происходит там, когда наяву творится такое?

Мы двигаемся в путь, темнота сгущается, время близится к полуночи. Ветер усиливается и поднимает пыль. Вскоре мы оказываемся в сплошном тумане, настолько густом, что трудно различить пальцы вытянутой руки. Сквозь белёсую поволоку проступают светящиеся полосы на куртке моего спутника и больше ничего. Порывы ветра смешивают звуки в страннейшую какофонию.

Дышать тяжело. Пыль забивает рот, нос и глаза. Илья надевает повязку, закрывающую почти всё лицо. У меня повязки нет и, покопавшись в рюкзаке, он находит для меня такую же.

Словно два аргонавта, мы движемся сквозь мерцающее звёздным светом плотное облако. Ориентиров никаких – ни статуи, видной со всех концов Города, ни Храма. Куда идти – неясно. Глаза саднят. Тут носят не обычные солнечные очки, а закрытые, плотно прилегающие к лицу, как у пилотов Первой мировой. Я полагал это данью местной моде, но теперь ясно, какой ошибкой было не запастись такими же. Поход превращается в пытку, но возвращаться поздно – в такой пылище лагерь не найти, да и отступать не хочется.

Над нашими головами с рёвом вспыхивает сноп огня. Илья, шедший впереди, попятился, я тоже отпрянул от неожиданности. Двигаемся дальше, и перед нами вырастает громадный светящийся богомол. Он перебирает шипастыми конечностями и то и дело шарахает в небо вспышками пламени.

Потом натыкаемся на инопланетных существ. Здоровенные, в два-три человеческих роста, кошки нависают над нами. В центре – прозрачный шар, внутри него – маленькие кошки, замерев, смотрят на больших. От этого зрелища Илюха впадает в замешательство и достаёт компас.

Мы крайне смутно представляем, в какой точке Плаи находимся, и компас не вносит особой ясности.

– Так, нам на северо-восток.

– Северо-восток? – Илья удивлённо озирается. – Почему именно северо-восток?

– Звучит красиво.

Аргумент вполне удовлетворяет его, и мы возобновляем странствие. После долгого перехода дорогу преграждает стена, идём вдоль неё, находим дверь. Проникаем внутрь и оказываемся в лабиринте. Странно, ещё вчера тут ничего не было: ни стен, ни дверей, ни кошек, ни богомола.

Блуждаем причудливо извивающимися ходами, пока не добираемся до просторной комнаты. Стены усеяны рунами, пиктограммами и каббалистическими знаками. В центре – фигура женщины-дерева из цветного стекла, её руки-ветви простираются над стенами. В углу кружком сидят люди и медитируют.

Мы принимаемся искать выход, долго плутаем, путаясь в развилках и тупиках и, выбравшись, оказываемся совсем не там, откуда вошли. Илья тотчас выуживает компас. Бродит, уткнувшись в него, пока не обнаруживает приземистую палатку, натянутую вокруг берёзового ствола.

– Иди глянь, – выкарабкавшись, кивает Илья с довольно обалдевшим видом.

Я лезу внутрь и вижу вбитый в землю колышек и привязанную к нему тетрадь. Открываю и листаю испещрённые рисунками страницы, пока не дохожу до разворота с надписью крупными русскими буквами:

Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!^[23]

От доносящегося отовсюду многоголосого гула, разрываемого ударами ветра, выведенные от руки слова обретают некий сакральный смысл. Кажется, вот-вот что-то произойдёт или уже произошло.

– Ну что, видел?

– Ага.

– Круто, да?

– Ну да, круто, – отзываюсь я, стряхивая оцепенение.