Человеческий фактор

В телевизионном репортаже показали и главного врача одинцовской больницы Паршина Сергея, который со скорбным достоинством поведал о случившемся уже со своей колокольни, простите, со своей точки зрения – да, нанесенные огнестрельные раны были несовместимы с жизнью, и доставленный средь бела дня в больницу человек оказался, к сожалению, уже мертвым. Контрольный выстрел в голову сделал свое дело. Видимо, работали профессионалы, люди безжалостные и многоопытные в своем кровавом ремесле.

Показали и ангар, в который покойный вложил столько душевных и физических сил. Правда, некоторые работники фабрики выглядели неуместно улыбчивыми, но диктор озадаченным зрителям пояснил причину этих улыбок, сказав, что съемка была сделана до убийства.

Жена Долгова, Катя, от интервью отказалась и вообще не пожелала встретиться с представителями прессы. За этот непочтительный поступок никто ее не осудил, поскольку это вполне соответствовало сложившимся в народе нормам нравственности и приличия.

Сказал несколько слов и следователь Анпилогов Иван Иванович – именно ему было поручено завести уголовное дело по факту заказного убийства, изобличить преступников, задержать их и передать дело в суд для вынесения приговора хотя и сурового, но справедливого.

Сами же преступники в этот вечер смотрели передачу с ужасом, молча и даже с каким-то оцепенением, поскольку не знали всех коварных затей Анпилогова. Как и все москвичи, они поверили каждому слову диктора, а как можно было ему не поверить, как?

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил наконец Алик, глядя уже в пустой экран телевизора.

– Ни фига, – ответил Михась.

– Что же получается... Этот хмырь Иван Иванович кинул нас, как последних?

– А на фиг ему нас кидать?

– Может, никакой он не следователь?

– Так нас же к нему в контору привезли! А у него кабинет, на двери стекляшка с фамилией... Конвоиры заходили, приводили, уводили... В обезьяннике мы с тобой тоже отметились... Это что же, все ради нас с тобой организовали, целый спектакль разыграли, чтобы нас придурков кинуть? Не может такого быть.

– Не верю я этому Анпилогову... И фамилия у него дурацкая, и сам он какой-то недосоленный... Обещал в три позвонить... Звонил?

– Нет.

– А помнишь, он говорил, что у них в конторе этих самых оборотней видимо-невидимо...

– Помню.

– Может, он и сам из них?

– Алик, заткнись. Нет сил слушать. Все твои вопросы у меня самого в мозгах ворочаются. Сам не знаю, куда от них деваться... Все, что ты спрашиваешь – чушь. Главное в другом...

– Ну?

– Патроны.

– Что патроны?

– Я вот все думаю... Неужели он мне настоящие подсунул? Я же еще контрольный выстрел сделал... Видел, у этого Долгова вся морда в кровище?

– Значит, ты и того мужика завалил.

– Какого?

– Ну который из калитки в одних штанах выскочил... Помнишь?

– Да, я, кажется, и в него тоже бабахнул.

– Распоясался ты, Михась, присмотреться к тебе надо.

– Я же считал, что патроны холостые!

– Какой холостые, он поперек согнулся и в калитку просто упал! По-моему, ты в живот ему всадил пулю.

– По телевизору о нем ничего не сказали, – с надеждой проговорил Михась... – Может, оклемается...

– Вряд ли, – покачал головой Алик... – Знаешь народную поговорку... Стреляй в живот, чтобы дольше подыхали... Вот он где-то в больнице и подыхает... Пушкин вон две недели никак помереть не мог – в живот ему Дантес угодил.

– Я слышал, его мог спасти даже нынешний студент третьего курса... Тогда еще не умели животы вспарывать.

– Что-то ты непочтительно о поэте говоришь.

– Я не о поэте, я о животе.

В этот момент раздался телефонный звонок. Михась словно ждал его – рванулся к мобильнику.

– Да! Слушаю! Говорите!

– Это Паша? – спросил вкрадчивый голос.

– Какой к черту Паша! – и Михась отключил связь.

– Что ты наделал?! – заорал Алик. – Это же ты – Паша! А он – Наташа! Совсем мозги проел!

Михась помолчал, угрюмо глядя в стол, покаянно развел в руки в стороны, дескать, что же делать, пролетал, промахнулся, оплошал. Сам вижу, что виноват.

– Авось не дурак, авось поймет и еще позвонит. Вот видишь, – облегченно произнес Михась, беря в руку затрепыхавшийся, как пойманная рыбешка, мобильник. – Да! Паша на проводе! Слушаю внимательно.

– Наташа беспокоит, – Анпилогов улыбался где-то там, во враждебном, вибрирующем пространстве. – Как поживаете?

– Телевизор смотрим.

– Опять смехачи-хохмачи куражатся? – спросил Анпилогов.

– Какие смехачи, какие хохмачи! Тут на экране столько кровищи... Хлебать – не перехлебать. Твою мать!

– Стихами заговорил? – усмехнулся Анпилогов.

– Заговоришь...

– Докладываю обстановку... Все прошло по плану.

– Не понял? – В голос Михася начала просачиваться жизнь, до этих слов он разговаривал голосом совершенно мертвым, голосом без цвета, запаха и вкуса.