Человек-Черт

– Я такая бл…ь, каких мало на свете, ты знаешь меня. Я не верю никому кроме Дарвина и не верю ни во что кроме хорошей затяжки и двести километров в час по ночному пустому шоссе. Мой папа был иудей и кроме отчества ничего мне не дал, а если ты приедешь в Симферополь, то обнаружишь там еще четверых человек с таким же отчеством и такой же фамилией. И все они будут примерно одного возраста, что и я. Но мамы у всех будут разные. Моя мама не интересовалась ничем кроме кинематографа и театра, она была драматургом. Придумывала разные сюжеты, но совсем не занималась мной. Она не справлялась со мной, ей было проще замкнуться за пишущей машинкой и стучать по клавишам как дятел. Я лишилась девственности в шестнадцать лет, а в семнадцать убежала из дома. Залетела, сделал первый аборт, вернулась домой. Мама так ничего и не узнала. Через год мама выгнала меня сама. У меня был сводный братик, он утонул в детстве. Я забыла где его могилка на кладбище, не могу найти, просто не могу. Я даже не знаю, ухаживал ли за ней хоть кто-нибудь, мама ненавидела кладбища. Теперь, глядя на нашу семейку, можно ли к нам применить слово «любовь»? Любовь, мой дорогой, это такая эфемерная штуковина, которая то-ли есть, то-ли нет, кому как нравиться. Мне пятый десяток, я влюблялась сто двадцать раз и, как ты понимаешь, столько же раз разлюблялась. Пережила. Стою перед тобой, ни о чем не жалею. Я живу как хочу. И ты сам сказал, что я счастлива. А теперь представим, что было бы если бы мои папа и мама жили любящей семьей и привили мне семейные ценности. Воспитали бы из меня обычную женщину. Я бы влюбилась, нарожала бы цыплят и не видела бы ничего кроме кухонной плиты и мелодрам. Ты молодой, Андрюша, у тебя крепкое тело, но еще ранимая психика. Ты в этом отношении еще дурачок.

– Олесь, все эта речь, видимо для того, чтобы сказать, чтобы я не думал о Наде.

– Сечешь. Мне продолжать или ты и так все понял?

– Да понял я все, понял. Я должен забить и забыть. Найти другую, потом бросить, найти следующую, бросить. А потом платить алименты всему условному Симферополю.

– Отлично сказано, рокер! Ты выздоравливаешь!

– Только дело не в Гриковой, Олесь.

– Ты ей звонил! Не матери, не мне, ни кому-то еще, а ей! Подкаблу-у-учник!

– Я ей звонил, потому что хотел помириться вот и все. Она не взяла трубку. Это печально, но не смертельно. Не в этом дело.

– Ну в чем же тогда?

– Да не знаю я! НЕ ЗНАЮ!!! Все! Хватит! Я устал и хочу побыть один!

– Адрюш, послушай…

– Я соберусь! Завтра буду на репетиции!

– Точно?

– Точно!

– Дай-ка мне свой телефон в залог.

– Еще чего! Он мне нужен. Я жду звонка.

– От Гриковой?

– ДА!!! ДА ОТ ГРИКОВОЙ!!! ЧТО ЕЩЕ ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НАДО?

– Остынь, сынок. Я же тебе только добра желаю. До завтра.

Левит ушла, оставив после себя легкий запах чего-то вкусного. Запах приятный, возможно она пользуется духами с феромонами. Едва заперев за ней входную дверь, Жуй на столько быстро на сколько позволяли ему боли в ногах, прошел в зал и захлопнул окно. На секунду луч солнечного света пробился через шторы и попал Андрею прямо на лицо. Чистый июньский полуденный свет… Жуй зажмурился и поморщился.

Очень хотелось есть, за три дня нахождения в одиночном заточении он съел почти все, что оставалось в холодильнике. Голод заставлял задумываться о прогулке до ближайшего продуктового магазина, рано или поздно это будет неизбежно и Жуй старался оттянуть этот пока еще неосуществимый для него подвиг на самый дальний срок. Скрючившись всем телом, он прошамкал на кухню. На кухонном столе среди кучки объедков и немытой посуды валялась последняя пачка сигарет, а в ней последних две штучки. Как это не удивительно, но в эти дни Андрея Жуя совсем не тянуло к сигаретам, он курил, пожалуй, лишь по привычке, просто не веря в то, что его организм более не нуждается в никотине. Постояв над пачкой и хмуро посмотрев на выглядывающие из нее фильтры, Андрей, все-таки отвернулся. Нет потребности, пусть лежат.

Он распахнул холодильник. Полуфабрикаты съедены, та пища, которая осталась требовала приготовления на плите, а этого Жуй не умел вообще. Готовкой занималась Надя, а самый шикарный кулинарный шедевр, который он мог с трудом сделать назывался колбасбургер. Не было даже пельменей, которые он мог бы попробовать отварить, ведь на упаковке должен быть способ приготовления. В морозилке была курица. Она была там давно, Андрей помнил, что видел ее много недель назад. Голод был невыносимым, Жуй был уверен, что смог бы съесть кита, поэтому у него было два выхода: идти в магазин или самому готовить курицу.

Хлопнув дверцей морозильной камеры, Жуй сел на табуретку и достал сигарету. Курение отвлекает от голода. Он нервно задымил. Его затошнило. Прошло пять минут…