Человек и другое. Книга странствий

Посреди луга есть «миргородская лужа», в нее хаживают самбары – как правило, обросшие густой шерстью мужчины. И валяются в ней часами, как в сакских грязях. Помимо прочего, она помогает избавиться от паразитов. Женщины же окунают в нее только ноги – маникюр, педикюр, то да се. А эти мало того что изваливаются до безобразия, так еще и, выходя, похоже, считают себя неотразимыми женихами.

Этого ветерана лужи я заприметил еще в первые дни. Он вышел из нее, будто только что созданный из текучей глины, и сразу пошел клеиться к барышням. Но все как одна его игнорировали, отворачиваясь, продолжая щипать траву. Он и так подъезжал к ним, и этак… Пока в порыве отчаяния не попытался взгромоздиться на одну из наиболее благоуханных красавиц. Но та была настолько занята сбором трав, что, вильнув задом, смахнула с себя этого глиняного адамиста.

Я смотрел на него и вспоминал молодого Гоголя, лежавшего в сакских грязях, Гоголя, панически боявшегося всего хтонического, окончившего жизнь в тазу с пиявками на носу. И мнился мне луг с расхаживающими по нему мавками и панночками…

А на следующий день я снова увидел его, одинокого, в колтунах просохшей на нем и свалявшейся грязи; он горько слонялся по лугу в этой шинели, как Башмачкин.

Адиваси

Скажу сразу крамольное: лучшие, настоящие, вернее, последние дети на Земле – здесь, в Индии. Когда мир еще жив, весь, страшен и светел, когда каждый двор – мироколица и за каждым углом – остров сокровищ, когда дружба насмерть, а в глазах счастье, когда они на рассвете текут в школы – по горам и лесам, за тридевять земель, взявшись за руки, щебеча и сияя, когда каждый сызмальства ладен и весел и умеет все на свете – то, что мы утратили и читаем в старинных книгах – про жизнь на живую нитку. Когда вся она – бессмертное приключение, легкое и нездешнее, не требующее вовлеченности и самоотдачи до полной гибели – потому что это само собой.

Ладно, я могу эти песни долго петь. И наверное, тут есть что-то и от ностальгии по тому детству, которое было и у меня. Но сейчас я о другом. В этом моем путешествии по Индии между джунглями меня почему-то часто приглашали выступить в школах. Могли бы, наверное, и куда-нибудь в другие места, но в тех деревушках и маленьких городках, кроме школ, было, похоже, некуда. Я выступал в очень разных школах: от маленьких, заброшенных за облака, куда никакой транспорт не ходит, до залов на несколько сотен детей в колледже с профильным английским, от школ для адиваси (лесных людей) до городских праздников на площадях. А в одной из школ у меня было 10-15 выступлений подряд с переходом из класса в класс.

Так вот, несмотря на то что в большинстве мест эти выступления пытались организовать «торжественно и чудно», со сценой, кафедрой и цветами, я эту праздничную официальность тут же старался отбросить и вовлекал детей в разговор о жизни и смерти, о главном, о смыслах. И с юмором, и всерьез. И – боже – как же они вовлекались!

Не без курьезов. Ну например, когда я спросил: «Что же самое главное в жизни?» – первой ответила девочка лет девяти (из первого ряда): «Хорошие манеры!» Правда, когда я пошел в зал, передавая микрофон в дальние ряды, все стало на свои места. Интерес, сказал мальчишка, главное, чтобы жить было интересно – как настоящее приключение.

А в школе для адиваси (о, какие же у них невозможно прекрасные лица!) я с порога спросил: а кто из вас видел тигра? Лес рук. (А это как раз та местность, где уже много лет большие проблемы с тиграми, сбежавшими из заповедника в эти скудные и безлесные края, в том числе случаи тигриного людоедства.) И вот я предлагаю им поднять руку за то, чтобы этих проблем не было – ни тигров, ни горя, ни смерти (которая, возможно, коснулась и этих семей), ни этих проблем. Или – пусть будут? Две-три руки – на первое предложение, лес – на второе.

И вот проходит уже минут 10-20, мы говорим уже совсем о другом, о том, что их учитель – вовсе не учитель, а вон деревце за окном, но и оно – не деревце, а облако, которое – вон та девочка в третьем ряду слева, как тебя зовут? – но и ты – не ты, а мой голос, который не здесь, а во льдах Антарктиды… и так до бесконечности, и обо всем этом догадались давным-давно – в Индии и написали в Упанишадах: «Тат твам Аси» – «Ты есть То». И положили в основу мира…

И тут я поворачиваю голову и вижу девочку в чудесном платье и с дивным, очень нездешним лицом; она смотрит, кажется, в никуда, сидя со все еще поднятой рукой. Ты что-то хотела сказать?

Я, говорит, за тигров… за жизнь.

Подошел к ней, обнял, поднял над собой: вот, говорю, это мир – настоящий, родной – значит, мы будем живы.

А потом, уже в какой-то другой школе, после всего во дворе ко мне подошел мальчик и спросил: а какое самое сильное впечатление было у вас в жизни?

И я задумался.

Рани

Этой истории 12 лет. В этом простенке у хижины погонщика на краю джунглей прежде жила великая слониха Арундати («прана Вселенной»), я знал ее много лет, и ближе из не людей у меня никого не было. Погибла, мы ходим на ее могилу с Мохаммед-Ханом, там растет из ее тела баньян.